Крымов Владимир: Закат большого таланта. А. И. Куприн

Закат большого таланта. А. И. Куприн

Мое знакомство с А. И. Куприным началось необычно. Было это, вероятно, в 1913 году, я сидел в своем рабочем кабинете на Невском, в Петербурге, когда, улыбаясь, вошел ко мне художник Троянский:

— Это ваш автомобиль стоит у подъезда? Я вам туда гостя посадил...

— Какого гостя, кого вы там посадили и зачем?

— Не беспокойтесь, он ничего не украдет, он там спит... — опять смеясь, ответил Троянский.

Зная его как шутника, я подумал, что это только комическая прибаутка, а в действительности он пришел просить аванс, но, когда через полчаса я садился в автомобиль, чтобы ехать к себе домой на Каменный острову в автомобиле оказался спящий человек, а у автомобиля стоял Троянский и успокаивал меня:

— Это Куприн... пусть поспит, мы немножко с ним выпили... Возьмите его к себе, пока доедем, он очухается...

Троянский уселся с шофером и что-то ему рассказывал очень смешное, потому что шофер хохотал, и я, опасаясь катастрофы, стучал в стекло и просил не развлекать шофера. Когда приехали на Каменный остров и остановились у дверей дома, Троянский соскочил, отворил дверцу и громко сказал:

— Александр Иваныч, замечательный коньяк!

Действие этих слов было магическое — Куприн сразу проснулся; мы вошли в дом, пришлось подать коньяк еще до обеда.

Троянский всегда приносил с собой веселость, и за это многие его любили, несмотря на его беспардонность. Не зная иностранных языков, он забавно говорил речи на нескольких, подражая в этом Горбунову, — говорил якобы по-английски, особенно забавно по-фински, даже по-китайски, и, хотя это был набор случайных слов, даже таких, каких нет в данном языке, получалось очень похоже, все смеялись. Во время пирушки он способен был экспромтом представить Айседору Дункан, для чего быстро раздевался, накидывал на себя скатерть со стола и танцевал как босоножка... Иногда он писал репортерские заметки в газете «Вечернее время»; его как-то послали написать рецензию о спектакле в загородном петербургском театре, в Озерках, он написал, очень расхвалил почти всех актеров, а после выхода газеты звонит встревоженный антрепренер и сообщает, что спектакль был отложен ввиду плохой погоды и состоится только завтра. В редакции все смеялись, и больше всех смеялся сам Троянский...

В редакции висел, в числе других, шарж в красках на одного из приятелей Бориса Суворина. Однажды утром сотрудники увидели, что на этом портрете тушью нарисована железная решетка. Это ночью Троянский вынул портрет из рамы и нарисовал... Он был вообще талантливым карикатуристом, в моем журнале «Столица и усадьба» были напечатаны в красках несколько его очень удачных шаржей на видных петербуржцев. Подписывался он «Юнкер Шмит».

Едучи как-то на графическую выставку в Лейпциге, я пригласил его поехать вместе. Дело было летом, стояли жаркие дни, поехали через Гельсингфорс на пароходе до Штетина. Не говоря ни слова по-немецки или по-фински, Троянский немедленно подружился со всеми пароходными офицерами и к вечеру все были пьяны, а около меня он ходил, неодобрительно качая головой, и говорил:

— Мрачный вы пассажир... мрачный пассажир...

В Петербурге я встречался с Куприным много раз, но с революции наступил перерыв, и только в 1932 году я снова встретил его в Париже. Он сильно изменился, и от его большого таланта оставалось уже мало, прежнего Куприна уже не было, и даже пить он не мог. Пьянел от двух стаканов красного вина, плохо видел. Только иногда в минуты хорошего настроения это был прежний остроумный Куприн — а он умел быть остроумным.

При первой же встрече я его спросил:

— Что вы пишете сейчас, Александр Иванович?

— Ничего, милый, не пишу... Не могу писать.

— Как не можете?!. В последнем номере «Современных записок» у вас «Жаннета», превосходная вещь... Вы там покупаете коту все время печенку, а кормите его грудинкой — но это пустяки... Потом у вас профессор Симонов в Петровской Академии по трем предметам читает лекции... Я как раз кончил Петровскую Академию, у нас на каждый из этих предметов было по два, по три профессора. Он у вас небывалый энциклопедист, и вы почему-то простое русское слово «лесоводство» называете дендрологией... Но это все пустяки.

Смеялись.

— У вас конец «Жаннеты» готов?

— Конца не будет.

— Как не будет? Если вы написали начало, почему же не можете написать конца... Не хотите?

— Да нет... Это я не теперь писал. Это написано лет пять назад. Я снес тогда в «Современные записки», получил пятьсот франков, а они не печатали почему-то. Лежало у них четыре года. А теперь вдруг взяли и напечатали... Приезжает ко мне один из них и говорит: дайте конец. А я не могу написать конца.

— Почему не можете?

— Не могу... Не могу этого тона поймать. Нет у меня впечатлений... ничего не могу написать.

— Ведь действие тут же на бульварах, рядом с вами. Пойдите и посмотрите.

— Что я посмотрю? Тут нужны бодрые настроения, а их у меня нет, не могу кончить.

Сидели долго, Куприн рассказывал, как он ловил рыбу в Балаклаве и какие там удивительные рыбаки.

— Рослые, красивые греки... Может быть, это потомки древних греков... Хорошие люди. Самое приятное воспоминание у меня, как я рыбу; с ними ловил... Нигде больше таких греков нет, только в Балаклаве. Так они между собой и женятся...

Уже часов в одиннадцать ночи Куприн спросил:

— А можно вам спеть рыбачью песенку, как в Балаклаве рыбаки пели?

— Спойте, только тихонько, а то в отеле уже многие спят.

Он пел. Потом поник головой на стол, задремал — я его разбудил.

— А как это у него?

А кругом сидит Ванюшка,
Их законный сукин сын — ха-ха...

— А еще можно что-нибудь спеть?

— Лучше не надо, Александр Иванович, в соседних номерах уже спят.

И опять спросил, почему он ничего не пишет.

— Не могу, ничего уже больше не напишу, — и задремал.

с вином, а Куприн ласково просил:

— Я только еще один стаканчик... налей мне.

Говорили о Бальмонте, который был приятелем Куприна. Бальмонт и раньше, еще в России, пил больше алкоголя, чем следует, а теперь стало совсем плохо, он немедленно пьянел и выкидывал всякие неожиданности, проявлял уже явные признаки психической ненормальности, его закат тоже, к сожалению, был близок. Чтобы переменить разговор, я спросил:

— Вы ведь в былое время, Александр Иванович, очень любили драться? Как теперь?..

— Куда мне теперь драться. Давно все забыто... Вот, я помню, один раз дрались, так дрались... Приехал я в Чернигов. Пошли мы там в биллиардную. Играет на биллиарде какой-то там, здоровый мужчина. А мне говорят: вот это наш местный ветеринар Волкунас, придет с утра, займет биллиард и никому целый день играть не дает... Как, говорю, не дает? Я подошел к нему и говорю: вы скоро кончите играть? А вы, говорит, кто такой? Вам, говорю, все равно, кто я такой. Когда вы играть кончите... Убирайтесь, говорит, вон!.. А, так — бац его в морду. Ну и пошло... Я засучил рукава и как следует его отделал... Стал играть на биллиарде... А он пошел, вымылся и опять приходит, и опять ко мне... Опять начали драться. Здорово дрались. Он весь в крови... Ушел... Поиграли мы на биллиарде, выходим, а он стоит на тротуаре и ждет, и опять ко мне... Опять стали драться — долго дрались. И мне попало, но ему много больше... Пришел в гостиницу, лег спать. Наутро встаю, только мыться стал, стучит кто-то в дверь. Кто там?.. Входит опять Волкунас. Что ты, говорю, опять драться пришел, мне уже надоело... Да нет, говорит, скажите, пожалуйста, Зинаида Ивановна, что замужем за нашим лесничим, это ваша сестра? Да, говорю, сестра... Родная? Да, говорю, родная... Так извините меня, пожалуйста, я прошу извинения... Оказывается, он влюблен в нее был. Куприна-то он не знал, кто такой Куприн, а вот уже с братом Зинаиды Ивановны никак драться не хотел... Ну, мы и помирились, он и предлагает: пойдемте часа в четыре в эту биллиардную, сыграем партию вместе, чтоб видели, а то все-таки в городе разговоры пошли... Хорошо, пойдем... Пришли мы в биллиардную, как увидали нас, все до единого разбежались...

Печатается по кн.: Из кладовой писателя. Париж, 1951. С. 42—46.

Крымов Владимир Пименович (1878—1968) — автор многочисленных развлекательных романов. Родился в старообрядческой семье. Окончил Петровско-Разумовскую академию. Печатался в газете «Новое время». В 1909 г. основал свой «великосветский» журнал «Столица и усадьба». До революции опубликовал четыре книги. Покинул Россию сразу после Февраля 1917 г. Совершил длительное кругосветное путешествие. Умножил свое немалое состояние в США и в 1920 г. вернулся в Европу. Жил под Берлином в Целлендорфе до 1933 г. В 1933 г., спасаясь от нацистов, переехал в Шату около Парижа, где приобрел виллу, ранее принадлежавшую Мата Хари. Его тетралогия «За миллионами» (1933—1935) пользовалась успехом у широкого читателя. Писал также авантюрные и детективные романы. В эмиграции издал более двадцати книг, некоторые из них были переведены на английский язык.