Вступительная статья |
Глава X
Письма Куприна из Парижа к нашей дочери Лидии.
Как Куприн жил в эмиграции, видно из его писем из Парижа, адресованных нашей дочери Лидии, которая работала в Москве в Министерстве земледелия.
«Милая Лида.
Мы все очень обрадовались, когда получили твое письмо и узнали, что жестокая судьба… пощадила тебя и ты еще жива, перенеся и тиф и голод…
Живется нам — говорю тебе откровенно — скверно. Обитаем в двух грязных комнатюшках, куда ни утром, ни вечером, ни летом, ни зимой не заглядывает солнце. Елизавета Морицевна сама стирает, стряпает и моет посуду… Ужаснее всего, что живем в кредит, то есть постоянно должны в бакалейную, молочную, мясную, булочную лавки; о зиме думаем с содроганием: повиснет новый груз — долги за уголь. А французские лавочники — не русские: их ни словами, ни слезами, ни лестью не проймешь. Вот и крутимся до первых случайных денег, затыкая чем попало дыры в нашем ветхом корабле.
Ничего я не написал за эти три года, кроме газетных статей, которым грош цена. О прекрасном и не заикался: ни думать о нем некогда, ни печатать негде. Пробовал делать сценарий для кинема — неудача. Не по мне дело. Как живем? Как и все русские эмигранты (кроме спекулянтов и банкиров) — чудом, воздухом…
Лучше жилось в Гельсингфорсе. Там газетная работа была — по новизне — легка, оплачивалась недурно. Но газеты оскудели. Пришлось ехать в Париж. Там попервоначалу опять было так себе, но „Общее дело“ тоже начало болеть худосочием. Ныне прекратилось, оставшись мне должным тысячи две франков. Пробовал писать в газетишки мелких государств за самую мизерную плату: печатают, но не платят. Эмигрант сплошь — трусишка, эгоист, рвач, завистливый нищий.
Да и все в этом духе.
Это я пишу тебе вовсе не для того, чтобы увильнуть от твоего желания приехать в Париж. Несомненно, ты нашла б у нас и кое-какой кров, и самый скромный стол. Но места здесь ты никогда б и ни за что не получила. Офицеры генштаба служат в типографии наборщиками. Полковники носят кирпичи и разбирают колючую проволоку. Женщинам деваться некуда: хорошенькая умная дама, знающая фр., нем., англ. языки, имеющая Ундервуд и в совершенстве пишущая на нем, не может достать работы. Всякие русские канцелярии лопнули — людей туда уже никогда не потребуется более. Правда, есть женщины, шьющие и вяжущие на большие магазины. Но там платят чудовищно мало, да и то, чтобы заработать десять франков, нужно со сверхчеловеческим терпением сидеть, не разгибая спины, с засветла до сумерек в летний день…
Вот теперь и рассуди хорошенько — стоит ли ехать.
Часто от моих корреспондентов я получаю такие фразы: „Блестящий Париж с его упоительной, головокружительной жизнью, с его роскошью и весельем…“
Мне надоело отвечать одним и тем же: Париж теперь грязен, скучен, скуп и беден. А то, что в нем есть еще веселого, прекрасного и вдохновенного, закрыто для нас каменной стеной.
Уехать я, правда, хочу. Но не в Берлин, куда, кстати, никогда и не собирался, а нащупываю что-нибудь вроде славянских барьеров, или Риги, или Польши, или Ковно. Как я тебя повезу на неверное?
Итак, я бы тебе не советовал приезжать сейчас. Если уже так тебе непременно хочется увидеть Столицу Мира, Светоч Культуры — подожди немного. Если я вывернусь и останусь в Париже, то дам тебе знать и пришлю денег на дорогу. Нет — то уведомлю тебя о стране, куда перееду.
Не смогла ли бы ты устроиться в Риге?
Но, во всяком случае, я попробую высылать тебе, до того или другого решения, франков по тридцать — пятьдесят в месяц, не знаю, сколько это будет на советские. Напиши, как это обделать без боязни посылать деньги впустую. Также пошлю тебе гуверовскую посылку. Надо ли? Да, кстати, напиши же твой адрес пояснее. Воротниковский пер. или Сад. — Триумфальная?..
твой А. Куприн.
Франция, 137, rue de Ranelagh Paris (16a).
Посылаю тебе оплаченную открытку, чтобы не тратиться на марки.
А.»
«137, rue de Ranelagh Paris (16 a).
Милая Лида.
Что ты не отвечаешь? Может быть, мое письмо не дошло до тебя?..
………………………………………………………………
Нет, дорогая, у меня и в мыслях не было в теперешнее время, да еще издали, да еще ни с того ни с сего обижать тебя. Во всяком случае, вкратце повторяю то, что писал.
инициативы и энергии, мог жить сыто, припеваючи, посвистывая, держа ручки в брючках, в нашей сказочной стране. Русским просто не верят. От этого терпят и настоящие работники.
Директор кавказского банка, бывший тифлисский городской голова, служит кухонным мужиком при булочной. Артистка б. имп. Александринского театра (что привезла мне в Гельсингфорс от тебя привет) служит черной кухаркой. Офицеры генштаба моют по ночам автомобили. Все это за гроши. Притом французы спрашивают работы шестнадцатичасовой и напряженной, а платят гроши. Неисполнительность, недовольная мина — за хвост и к черту. Примеров сотни.
Женский труд, даже французский, стоит меньше грошей. Русский, женский — не имеет вовсе спроса…
Шитье не окупает еды.
Вот меню французской портнихи: утром почистит зубы и мимоходом хлебнет глоток воды. В полдень чашка черного кофе (20 сентим) и ½ булки (30 сентим). В шесть часов она спрашивает в ресторане горячей воды и распускает в ней кубик сгущенного бульона „Maggi“ и съедает вторую половину булки. Плюс салат за 50 сент. Остальной заработок на квартиру, а главная трата — на одежду. Как живут?
— очень хочу видеть. Но сам я еще не знаю, куда уеду из Парижа. А уеду непременно в страну с дешевой валютой: Чехию, Болгарию, Сербию, Вену, Германию и т. д. Если там будет лучше, дело другое, непременно выпишу тебя. Здесь живем в двух крошечных, совершенно темных комнатках, выходящих в колодезь, и кругом в неоплатных долгах. Сейчас вот получил уведомление из банка Credit au Travail, что надо завтра платить тысячу франков. А где я их возьму?
Ты кто теперь — Куприна или Леонтьева? (официально). За фамилию Куприна тебе не чинят ли пакостей. Сообщи мне мамин адрес и напиши о ней.
Твой А. Куприн».
«Милая Лида.
Кажется, мы все твои письма получили, хотя был большой перерыв, когда мы писали, а ты молчала…
„Жидкое солнце“ и „Гранатовый браслет“). Получил шесть тысяч франков — и это как раз за квартиру (по пятьсот фр. в мес.), не считая воды, электричества, газа, платы консьержу и т. д. Продал также „Суламифь“. Но там меня обмахорили. Получил всего две тысячи франков. Стало быть, остальные десять тысяч франков пришлось натягивать сверхчеловеческими приемами. „Случай“ — всегдашний мой верный помощник — кое-как вытягивал меня из ухабов, теперь, кажется, изменил. Страшно подумать, что будет в этом году. Переведут „Яму“, „Детские рассказы“
Жду с нетерпением одной существенной подпоры — извещения из Нью-Йорка о судьбе моей огромной кинопьесы. Если да — вздохну свободно. Пьеса, хоть и моя, но очень хороша, так говорили мне и здешние постановщики (metteur en scénы).
В ней, однако, два существенных недостатка: первое: длинна; в окончательной разработке займет пять вечеров. Второе — дорога: мои знакомые парижские специалисты исчисляли ее постановку в двенадцать миллионов франков. Выкуси-ка.
Если случай опять повернется ко мне, вместо задницы, лицом, соберу тебе (и это первым делом) хорошенькую посылочку. А так как это, вероятно, будет не завтра и не послезавтра, то напиши, чего бы тебе хотелось, начиная от самого важного и кончая самым соблазнительным ………………………
………………
Напиши о себе побольше. Увидишь маму — передай ей от меня и Лизы самый искренний, сердечный привет. Я ей верный друг. Да пусть написала бы два слова мне, потихоньку от своих. Я никому не покажу…
Я бы и благословил издали, да, боюсь, тебе смешно станет
твой А. К.
7 ноября 22 г.
re de Montmorency Paris (XVI)
Ты сомневалась в моих познаниях в французском языке. Посылаю тебе кусок одной из бесчисленных газетных вырезок. Пресса здесь ко мне очень хороша.
Писать негде — вот беда. Кажется, разучусь совсем сочинять приятные истории».
Примечания
«Яма» вышел на французском языке в июне 1923 года, «Детские рассказы» — в декабре 1923 года.
Вступительная статья |