Вступительная статья |
Глава XXX
«9 января 1905 года». — Неожиданный гость. — Рассказ М. П. Миклашевского. — Отношение Куприна к революционным событиям.
К Новому, 1905 году Куприн закончил в Петербурге десятую главу и внес незначительные изменения в рассказ «В казарме», который стал одиннадцатой главой повести «Поединок».
Ефрейтор Верещака, который «В казарме» «репетил словесность» с новобранцами, стал в «Поединке» ефрейтором Сероштаном. Изменил Куприн и некоторые другие фамилии действующих лиц.
К моему удивлению, в одиннадцатой главе остался вольноопределяющийся, которому Александр Иванович в повести присвоил фамилию Фокин. Вольноопределяющийся Фокин, кроме этой главы, нигде в «Поединке» не встречается: если бы он остался, он дублировал бы Зыбина, то есть Ромашова.
— Зачем ты его оставил? — спросила я Александра Ивановича.
— Очень торопился и забыл о нем, — ответил Куприн.
* * *
В субботу, 8-го января 1905 года, Александр Иванович всю ночь где-то кутил (жил он тогда и дома и на Казанской), пришел домой на рассвете и лег спать. Около 3-х часов дня он встал с тяжелой головой и решил «пробежаться».
После его ухода ко мне зашел М. П. Миклашевский.
— Я к вам прямо с вокзала. Встречал одного моего знакомого, приехавшего в Питер из провинции. Он не может попасть на Васильевский остров к своим друзьям, у которых должен остановиться. Невский и все мосты оцеплены полицией и войсками. Я привел его сюда. Разрешите ему побыть немного на вашей половине. Оставаться в редакции ему неудобно.
В столовую вошел человек в шапке и темном пальто. Не раздеваясь и не здороваясь, он сел в конце стола.
— Постарайтесь, чтобы его никто не видел, — сказал мне Миклашевский, — я скоро вернусь.
прямыми, темными, слипшимися от пота волосами и глубоко сидевшими черными глазами. Рассматривать его очень внимательно было неудобно, так как, встречаясь с моим взглядом, он быстро отводил глаза в сторону. При каждом звуке, доносившемся из соседней комнаты, в которой болтала с няней моя двухлетняя дочь, он нервно вздрагивал. Видя его тревожное состояние, я заперла дверь в детскую на ключ. Не зная, что делать дальше с этим странным посетителем, я спросила, не проголодался ли он в дороге, и предложила приготовить ему поесть. От еды он отказался, но попросил стакан крепкого чаю.
Он молча пил чай и тревожно взглядывал на часы, стоявшие на камине, и на дверь.
Не прошло и часа — в дверях снова появился Миклашевский. Гость встал и, не прощаясь, направился к Михаилу Петровичу.
Они ушли.
Вскоре после их ухода в мою комнату стремительно вошел Александр Иванович.
— Ты не можешь себе представить, Маша, что делается сейчас на улицах. На Дворцовой площади расстреляли мирную демонстрацию рабочих! Я зашел в «Капернаум», а там творится что-то невероятное. Подумай только, какая выдумка — идти с иконами к царю! А этот дурак ничего не понял и приказал стрелять в безоружных людей… Рассказывают о каком-то священнике Гапоне, который шел во главе демонстрации… А кто у тебя был? — спросил Александр Иванович, увидев на столе пустые стаканы.
— Не знаю. Миклашевский кого-то приводил.
— С коньяком я тоже выпил бы чаю.
Когда мы узнали, что Гапон несколько дней жил у Ф. Д. Батюшкова
— Говорят, у вас жил Гапон и вашу квартиру непрерывно посещали разные лица, но ни мне, ни Александру Ивановичу вы не сказали ни слова.
Батюшков улыбнулся:
— А Гапон говорил мне, что вы угощали его чаем и он выпил у вас несчетное количество стаканов чаю.
В период, предшествовавший революции 1905 года, еще до того момента, когда во всех городах народные массы с оружием в руках поднялись на борьбу с царизмом, русская интеллигенция: учащаяся молодежь, профессора, врачи, инженеры, адвокаты, учителя, писатели — открыто выражали сочувствие рабочему революционному движению. Вокруг целого ряда общественных организаций, левых издательств, редакций толстых журналов группировались отдельные кружки сочувствовавшей, а также и принимавшей активное участие в революционном движении интеллигенции.
«Знание», которым руководил тогда Максим Горький, тесно связанный с рабочим движением. Его громадный моральный, политический и литературный авторитет, естественно, ставил его во главе революционной интеллигенции, и ни одно общественное выступление не обходилось без его участия, его санкции.
«Русское богатство» и «Мир божий».
Редакция «Русского богатства» во главе с В. Г. Короленко стягивала около себя остатки старых народнических сил. Около «Мира божьего» группировались социал-демократы. Многие из них работали в кружках на заводах и фабриках и были непосредственно связаны с руководителями рабочих организаций.
Еженедельные вечерние собрания сотрудников в «Мире божьем» были очень многолюдны, и случалось, что ни редактор журнала А. И. Богданович, ни члены редакции — В. Я. Богучарский, В. П. Кранихфельд, М. П. Неведомский, В. К. Агафонов, И. Э. Любарский не знали всех присутствовавших, а может быть, и просто не всегда желали называть некоторые имена. «Наверное, привел с собой кто-нибудь из сотрудников», — говорилось в таких случаях.
Иногда мне передавали на хранение пакет или говорили, что если придет неизвестное мне лицо с запиской от такого-то сотрудника, то направить его по такому-то адресу. Поэтому меня нисколько не удивила просьба Миклашевского оказать 9-го января кратковременное гостеприимство неизвестному мне человеку, который оказался Гапоном.
Много лет спустя Миклашевский, Вересаев, В. Беклемишева и я вспоминали об этих днях на квартире Михаила Петровича в Москве.
— Около полудня огромные массы народа двинулись по направлению к Зимнему дворцу с таким расчетом, чтобы к двум часам дня быть на Дворцовой площади. Рабочие действительно искренне верили в успех этого шествия. Гапон в рясе, с крестом в руках, с хоругвями, стал во главе огромной массы народа со стороны Нарвской заставы. Здесь особенно жестоко расправились с рабочими. Но Гапон уцелел и после бойни на Дворцовой площади. Его завели в глухой двор, остригли, сняли с него священническое облачение, надели пальто и шапку одного рабочего, и стали все пробираться в город. По дороге Гапона несколько раз переодевали. В редакцию «Мира божьего» привели его из чисто конспиративных соображений. В первом этаже помещалась аптека, поэтому швейцара в подъезде не было. Второй этаж занимала редакция, где всегда было людно.
В «Мире божьем» Миклашевский еще раз переодел Гапона и отправился с ним к А. М. Горькому. Вечером Горький и Гапон выступали на митинге в помещении Вольно-экономического общества. Гапон выступал не под своим именем, а под именем какого-то неизвестного соратника Гапона. Горький говорил с хоров
После собрания, ночью, Гапона привели на квартиру профессора Ф. Д. Батюшкова
Гапон жил у Батюшковых три дня.
— Болтливый и хвастливый человек, — говорил Федор Дмитриевич. — Представьте себе, он все время порывался открыть моему отцу, что он — Гапон, и мне стоило больших усилий удержать его от этого. Подумайте только, что сделалось бы с отцом, если бы он узнал, кто у нас живет.
Несмотря на твердую инструкцию — никуда из квартиры Ф. Д. Батюшкова не отлучаться и ни с кем с воли не общаться, Гапон в первый же день утром исчез и вернулся в сопровождении нескольких неизвестных личностей, которые через три дня переправили Гапона в какое-то имение вдали от Петербурга, а затем и за границу.
* * *
Расстрел рабочих 9-го января 1905 года был для Куприна такой же неожиданностью, как и для большинства либерально настроенной интеллигенции. Куприн ни к какой революционной организации не примыкал
Примечания
«зубатовскую» организацию «Собрание русских фабричных и заводских рабочих», которая официально была открыта 11 апреля 1904 года. По его инициативе 9 января 1905 года состоялось шествие рабочих к царю.
«Пролетариат, — писал В. И. Ленин, — порвал рамки полицейской зубатовщины, и вся масса членов легального рабочего общества, основанного для борьбы с революцией, пошла вместе с Гапоном по революционному пути» (В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 9, стр. 252). Вследствие этого среди интеллигенции имя Гапона в первые дни после 9 января, когда еще не была известна его провокационная роль, было окружено революционным ореолом.
«Я повел его к моим знакомым; сначала к одним, потом, чтобы замести след, к другим, — писал П. М. Рутенберг. — Если эти люди найдут нужным, они когда-нибудь расскажут, как вел себя Гапон в этот день. Ведь это был день 9-го января» («Былое», 1917, № 1–2). Этим же эсером П. М. Рутенбергом Гапон впоследствии был разоблачен как провокатор. В марте 1906 года Гапон был судим группой рабочих и приговорен к смертной казни.
«Горький выступал не с трибуны, а с хоров, чтобы не быть узнанным» (Е. Д. Стасова, Страницы жизни и борьбы, Госполитиздат, 1960, стр. 57).
Горький писал Е. П. Пешковой 9 января 1905 года: «Гапон каким-то чудом остался жив, лежит у меня и спит. Он теперь говорит, что царя больше нет, нет бога и церкви, в этом смысле он говорил только сейчас в одном собрании публично…» (М. Горький,
74. П. М. Рутенберг писал в своих воспоминаниях: «Из Вольноэкономического общества Гапона увели ночевать на квартиру Б.» («Былое», 1917, № 1–2).
75. «Никогда ни к какой партии не принадлежал, не принадлежу и не буду принадлежать», — заявил однажды Куприн (ЦГАЛИ).