Вступительная статья |
Глава IX
Обед у Нитте. — Рассказ о медиуме. — «Гранатовый браслет». — У Казанского собора. — Обед у Ивановых.
Следующий «обед для молодых» был у Елены Ивановны Нитте[8] и ее мужа Густава Николаевича. В их доме общество было более многолюдным и разнообразным по своему составу, чем у Любимовых, и поэтому все чувствовали себя непринужденнее. Леля была несколькими годами старше своей сестры Милы и раньше ее вышла замуж. Она была очень дружна со своим братом — профессором М. И. Туган-Барановским. Многих из его прежних университетских товарищей она знала, когда была еще гимназисткой, а брат, студент последнего курса, был холост и жил в семье. Теперь из этой, в то время веселой, студенческой молодежи вышли ученые, адвокаты и доктора медицины. После Лелиного замужества они сделались завсегдатаями ее пестрого полусветского салона.
Густав Николаевич, очень богатый человек, не стремился к карьере сановника. Он нигде не служил, но, кажется, получил звание камер-юнкера, так как в какие-то детские приюты и богоугодные заведения, состоявшие под покровительством великих княгинь, внес большие денежные пожертвования. И несмотря на то, что обстановка громадной квартиры Нитте, с двумя гостиными, столовой и торжественным белым залом, была гораздо пышнее, чем у Любимовых, Лелины гости чувствовали себя у нее более свободно, нежели у любезной, но сдержанной и корректной Милы.
Светская выдержка и чопорность не вязались с живым Лелиным характером, и тонные дамы были редкими, случайными посетительницами ее салона.
Перед гостями Леля рисовалась своей религиозностью — недавно она перешла в католичество и говорила о том, какое возвышенное настроение вызвала у нее эта церемония, какое духовное наслаждение доставляет ей чтение религиозных книг и как глубоко скорбит она о всех неверующих в бога. В нарядном вечернем туалете, с очень красивыми, из какого-то камня с золотой инкрустацией, четками на открытой шее, которые, как длинное ожерелье, спускались ниже пояса, она была очень эффектна. И это «религиозное» украшение подчеркивало гибкую стройность ее фигуры и несколько экзотический, монгольский тип лица.
Хозяин дома совершенно стушевывался перед своей женой, с которой не сводил влюбленных глаз. За столом он предоставлял ей занимать гостей, а сам усиленно угощал их винами особых марок, которые выписывал из-за границы. После обеда Густав Николаевич пригласил мужчин курить в свой кабинет.
В гостиной остались только дамы, и настроение сразу упало.
В сопровождении француженки-гувернантки вошли двое хорошеньких малокровных детей с бледными мучнистыми лицами и с завитыми льняными кукольными волосами. Их привели проститься перед сном с матерью. Девочка молча приседала гостям, мальчик шаркал ножкой. Матери они говорили: «Bonne nuit, petite mère»[9],— и целовали ее.
— Однако без мужчин все-таки скучно, — сказала Леля. — Пойдемте выкурим и мы по египетской папиросе и пригласим мужчин к нам в гостиную.
Просторный кабинет Густава Николаевича был обставлен тяжелой мебелью мореного дуба, обитой темно-красной кожей. Перед диваном, занимавшим всю стену, стоял большой круглый стол.
На громадном письменном столе, находившемся в междуоконном простенке, не было ни книг, ни бумаг и красовался лишь массивный бронзовый чернильный прибор.
— Узнаешь эту комнату? — спросила меня Леля, когда мы вошли в кабинет Густава Николаевича. — Мебель здесь в прошлом году во время наших спиритических сеансов была иначе расставлена.
Дело заключалось в том, что после смерти моей сестры, Лидии Карловны Туган-Барановской, ее муж некоторое время интересовался спиритизмом и вместе со мной принимал участие в сеансах, которые устраивала его сестра Леля. Для этих сеансов приглашался в то время знаменитый, приехавший из-за границы медиум Шамбор. Это был величайший фокусник и мошенник, бравший двести рублей за сеанс.
— А вы серьезно верите в спиритизм, Елена Ивановна? — спросил ее Куприн.
— Разве можно в спиритизм не верить, если религия учит нас, что душа наша бессмертна и продолжает жить в загробном мире, — ответила Леля.
Мужчины иронически улыбались.
— А что же происходило на ваших сеансах? — интересовался Александр Иванович.
— Стол двигался, стучал, звонил колокольчик. Были прикосновения, холодные флюиды.
— А как же стучал стол? Ведь весь пол покрыт ковром, — удивился Александр Иванович.
— Конечно, ковер убирали. До сеанса мы самого медиума и не видали. Приезжал его секретарь, дававший указания, как расставить мебель. Мы убрали все лишнее. Медиум поставил условием, — оживленно рассказывала Леля, — чтобы на сеансе было немного народу. Бывают индивидуумы, которые непроизвольно препятствуют духам выявлять себя. Тогда медиуму приходится прерывать сеанс и просить их удалиться.
Александр Иванович рассмеялся.
— Как, вы не верите в потусторонний мир и возможность общения с ним? — удивилась Леля.
— Что вы, Елена Ивановна, как же можно в это не верить. Я сам участвовал в нескольких спиритических сеансах и даже сам был медиумом.
— Что, — воскликнула она, — вы медиум? Это чрезвычайно интересно. Господа, слушайте! Александр Иванович признался, что он медиум. Расскажите же, что это, как это… А сейчас вы еще обладаете силой медиума?
— Как вам сказать… Мебель здесь в комнате та же самая? — Услышав утвердительный ответ, Александр Иванович подошел к креслу и попытался поднять его одной рукой за заднюю ножку. — Нет, теперь я этой силой больше уже не обладаю.
— Почему же? — В голосе Лели звучало разочарование.
Куприн улыбнулся:
— Видите ли, тогда я был гораздо моложе, и мебель в квартире, где происходили сеансы, была много легче.
Все засмеялись.
— Нет, вы шутите, — настаивала Леля. — Расскажите, как это все бывает.
О том, как Куприн был медиумом, я знала раньше. Он рассказывал мне об этом, когда я была еще невестой.
— Чтобы доставить вам удовольствие, Елена Ивановна, я могу рассказать, как это происходило.
Было это лет десять тому назад. В то время я уже год был подпоручиком в одном армейском пехотном полку
«Знаете, — сказал мне сосед по столу, указывая на него, — капитан этот — спирит. Он скрывает это, и сеансы его проходят в строгой тайне. Медиум к нему приезжает из соседнего города. Разболтал, конечно, его денщик. Нам, офицерам, сколько мы ни старались проникнуть на его сеансы или хоть узнать о них что-нибудь подробнее, ничего не удалось».
Меня все это страшно заинтересовало, и я решил во что бы то ни стало проникнуть в тайну капитана. Задача была трудная, у капитана никто никогда не бывал. Жил он замкнуто, нелюдимо, был известен как деспот и скаред. В полковом буфете капитан избегал общества и угрюмо пил пиво за отдельным столиком.
Исследовав нашу полковую библиотеку, я нашел там несколько разрозненных номеров старого «Ребуса» (журнал, издававшийся известным профессором спиритом Бутлеровым). Этот журнал за ненадобностью библиотекарь подарил мне. Достаточно ознакомившись с содержанием статей и письмами различных спиритов, я повел атаку на капитана. В буфете я останавливался с кем-нибудь из молодых офицеров неподалеку от сидевшего за столиком капитана и громко, чтоб слова мои доносились до него, изрекал что-нибудь такое: «Нет, что бы вы ни говорили, а, конечно, в мире есть чрезвычайно много таинственного, и во многое ум человека не в силах проникнуть. Все же я верю, что общение с потусторонним миром возможно. И хотя способы общения с ним еще только намечаются, когда-нибудь мы будем близки к раскрытию многих, в настоящее время загадочных для нас явлений».
Всячески варьируя эту тему, в присутствии капитана я как можно чаще возвращался к ней. Иногда я садился один за столик неподалеку от него и принимал задумчиво-сосредоточенный вид, подходившим ко мне товарищам отвечал рассеянно.
Так длилось около двух месяцев. Наконец я заметил, что мои маневры возымели действие: мало-помалу капитан начал сдаваться. Входя в столовую, он осматривался и, увидев меня, садился неподалеку. Однажды он пригласил меня к своему столу.
— Я слышал, подпоручик, — обратился он ко мне, — что вы как будто интересуетесь спиритизмом. Случайно у меня есть кое-какая литература по этому вопросу. Я охотно дам вам ее. Зайдите как-нибудь ко мне.
В ближайшую субботу, вечером, я отправился к капитану. В передней меня встретила его жена, бледная забитая женщина. Она испуганно посмотрела на меня и, озираясь по сторонам, прошептала: «Если вы порядочный человек, то не выдадите нас».
Капитан представил меня своей жене, свояченице и какому-то старому родственнику, жившему у них. Немного поговорив со мной о спиритизме, капитан как бы шутя сказал: «Что ж, попробуем посидим за столом, может, у нас что-нибудь и выйдет. Хотя, говорят, без медиума никакие сеансы не удаются».
Мы образовали цепь: капитан, я, справа от меня жена капитана, напротив — родственник. Свет был погашен. Некоторое время все было тихо. И вдруг из моей правой руки тихонько выскользнула рука капитанши, и я почувствовал, что она слегка приподымает стол. Послышался стук. Потом второй, третий. «Так вот оно в чем дело», — подумал я и правой ногой довольно высоко приподнял стол, который затем громко стукнул об пол.
— Боже мой, — воскликнул капитан, — таких явлений еще не было ни разу. Наверно, вы медиум.
Он велел зажечь свет и стал расспрашивать меня, что я чувствовал. Я притворился, что нахожусь в полузабытье и только-только начинаю приходить в себя.
— Не знаю, что со мной было, кажется, я заснул, — пробормотал я.
— Ну да, да, вы медиум, — в восторге воскликнул капитан. — Для первого раза не будем продолжать сеанс. В следующий раз мы уже как следует займемся этим делом.
Я успел отойти лишь недалеко от дома капитана, как меня нагнала его жена.
— Завернем в переулок, чтоб нас не видели. Я должна все рассказать вам, — торопливо произнесла она, переводя дыхание.
так как у них нет платьев, сын ходит в дырявых башмаках, без калош и т. д. Все это вынудило их воспользоваться увлечением капитана спиритизмом и хоть таким образом воздействовать на него и несколько облегчить свое существование. Раньше в заговоре с семьей был «медиум» — военный фельдшер из соседнего города, но его перевели в другое место, и теперь они не знают, что им делать.
— Вот скоро будет бал в собрании, а моя старшая дочь, семнадцатилетняя девушка, должна оставаться дома, потому что у нее нет платья. Если можете, помогите нам, — закончила она свой рассказ.
Со следующего сеанса я рьяно принялся за дело. Впадая в «транс», я скрежетал зубами, выл, произносил непонятные и нечленораздельные слова, а после этой подготовки перешел к целым фразам. Капитан был в восторге. Он имел пристрастие к духам военного звания. И вот я вызывал поочередно Кутузова, Суворова и других полководцев. Наконец я вызвал даже Наполеона. Я заставил его быть чрезвычайно галантным. Так, например, Наполеон сообщил, что дочь капитана Катя — очень интересная молодая девица, которая, наверное, найдет себе хорошего жениха, если будет иметь возможность выезжать в собрание, одетая к лицу.
Часто я заставлял партизана Дениса Давыдова заявлять: «Медиум не воспринимает токов, голоден, дайте ему подкрепиться селедкой, мясом, пивом». И тогда появлялась закуска.
В конце концов мне это надоело. В собрании перед очередным сеансом я выпил немного лишнего. Вскоре после начала сеанса я вызвал Суворова, память которого частенько тревожил ради башмаков, калош и прочих необходимых семейству предметов. Он сердито заговорил: «Ты опять на днях из солдатских писем, присланных по почте, вытащил деньги». Увлекшись обличительной тирадой, я забыл осторожность и, оперируя под столом ногой, качнулся, задев локтем капитана. «Негодяй, мошенник!» — завопил он, вскакивая. Он шипел и трясся от ярости. Хотел с кулаками броситься на меня, но я швырнул ему под ноги стул, выскочил в переднюю и, сдернув с вешалки шинель, выбежал на улицу.
Все хохотали. Смеялась и Леля, но она была недовольна и хотела, чтобы последнее слово осталось за ней.
— Нет, нет, я не верю вам, Александр Иванович, — сказала она. — Не может быть, чтобы вы отрицали существование духов. Признайтесь, что все о медиуме вы от начала до конца придумали. Вы писатель — «сочинитель», и вам что-нибудь сочинить ничего не стоит.
Куприн не возражал. Спорить было невежливо.
— Ты, наверное, удивилась, Маша, — говорил мне дома Александр Иванович, — что я решился выступить в большом обществе в качестве рассказчика. Но я видел, что Леля все время с нетерпением чего-то ждала от меня. Когда она рассказала мне о своем приюте для «порочных детей» и со всех сторон мужчины осыпали ее рискованными вопросами и остротами, а я сидел и молчал, она, лукаво прищурясь, смотрела на меня, и мне начинало казаться, что еще немного, и она, как бойкая провинциальная барышня, скажет: «Что же вы, поручик, все сидите как бука и нас не занимаете, нам скучно!..» И вот когда подвернулся разговор о спиритизме, я решил отыграться. Любопытный тип эта Леля. И как удивительно сестры Туган-Барановские не похожи друг на друга.
Когда проходит время, глубже чувствуешь и оцениваешь прошедшее — людей, встречи, события. И тогда все принимает иное освещение и форму, — говорил мне Александр Иванович.
И понадобилась еще одна «лента» для того, чтобы «Гранатовый браслет» возник полностью в творческом сознании Куприна.
Это случилось в 1906 году летом на хуторе «Свистуны», недалеко от Даниловского Новгородской губернии, где Александр Иванович впервые слышал «Аппассионату» в исполнении профессора Петербургской консерватории В. У. Сипягиной-Лилиенфельд.
Через четыре года Куприн развернул все три «ленты» «Гранатового браслета», который окончил «Аппассионатой».
Пятнадцатого октября 1910 года он сообщал Ф. Д. Батюшкову из Одессы: «Сейчас занят тем, что полирую рассказ „Гранатовый браслет“. Это — помнишь? — печальная история маленького телеграфного чиновника П. П. Жолтикова, который был так безнадежно, трогательно и самоотверженно влюблен в жену Любимова…»
«Гранатовый браслет» не является точным воспроизведением этого события. В купринском рассказе использованы и другие наблюдения писателя.
Действие в «Гранатовом браслете» происходит в одном из городов Черноморского побережья. В действительности история с телеграфистом случилась в Петербурге.
Петр Петрович Жолтиков (в рассказе Желтков) не застрелился, как пишет Куприн, а был переведен в провинцию и там женился. Об этом я узнала много лет спустя от Н. И. Туган-Барановского. Дальнейшая судьба Жолтикова ему была неизвестна.
В письмах к Людмиле Ивановне Жолтиков не называл ее «прекрасной Блондиной». Так писал нашей няне Ольге Ивановне ее муж Семен Иванович Герасимов, который служил в солдатах. Это обращение понравилось Куприну, и он вставил его в рассказ.
П. П. Жолтиков прислал Людмиле Ивановне не гранатовый браслет, а браслет в виде толстой позолоченной дутой цепочки, и к ней подвешано было маленькое красное эмалевое яичко с выгравированными словами: «Христос воскрес, дорогая Лима. П. П. Ж.».
— несколько крупных камней. От времени на внутренней стороне появились темные пятна. Браслет очень нравился Александру Ивановичу (к драгоценным камням он чувствовал особенное пристрастие), и он решил снести его золотых дел мастеру узнать, нельзя ли как-нибудь уничтожить пятна.
Неопытный ювелир, не знавший, что гранаты раньше оправляли только в серебро, не предупредив Куприна, вызолотил браслет. Стариный браслет был испорчен. Хотя ювелир и уверял, что снять позолоту очень легко, Куприн рассердился и браслет у него не оставил.
После обеда у Любимовых в 1902 году Куприн больше у них не бывал. С Людмилой Ивановной я поддерживала дружеские отношения, но Дмитрий Николаевич Любимов ни разу в моем доме не был.
Когда он стал виленским губернатором, а затем камергером и помощником статс-секретаря Государственного совета, вспоминать в доме Любимовых историю с телеграфистом было неприлично.
В феврале 1902 года моя мать А. А. Давыдова получила из Петербургской консерватории извещение о том, что 13 февраля в день смерти К. Ю. Давыдова состоится панихида по нему.
Не доходя до Казанского собора, мы услыхали сзади нас конский топот. Александр Иванович оглянулся и сказал:
— Едет эскадрон казаков.
— Бежим скорее, — рванулась я вперед.
Он крепко взял меня под руку.
— Мы пойдем медленно. Только медленно.
— Да, но кто-то едет за нами по панели…
— Не оборачивайся!
Эскадрон быстро проехал мимо нас к Казанскому собору. К нему присоединился и тот, кто ехал сзади нас.
У Казанского собора стояла большая толпа. Это была демонстрация в знак протеста против избиения и арестов студентов в предыдущие дни.
— Если негде спрятаться от преследования, — сказал мне Александр Иванович, — то бежать ни в коем случае нельзя. Бежать от гончих — это смерть.
— у главного юрисконсульта министерства финансов В. И. Иванова.
С моим отцом у Владимира Ивановича завязались дружеские отношения еще в ту пору, когда он был петербургским нотариусом. Его очень любил Салтыков-Щедрин, хотя, играя с ним в винт, говорил Владимиру Ивановичу:
— Если ты еще раз сделаешь такой ход, я запишу весь ремиз не на сукне, а на твоей лысине.
Семья Иванова, несмотря на положение Владимира Ивановича в министерстве финансов, жила скромно, занимала квартиру из шести комнат на третьем этаже без лифта.
А. А. Давыдова и после смерти мужа была дружна с этой семьей и желала, чтобы мы нанесли им визит.
На обед были приглашены Вышнеградская — вдова министра финансов, Путилов — владелец заводов, с женой; Мария Ивановна Болотова — сестра Владимира Ивановича и Николай Карлович Шильдер — известный историк.
Стол был накрыт просто, по-семейному.
Не знаю, читал ли Путилов «Молох» Куприна, — думаю, что не читал, а слышал о нем от Иванова, — но за столом он разговорился с Александром Ивановичем о заводских делах и пригласил его побывать на одном из его заводов. Куприн поблагодарил Путилова за приглашение и записал номер его телефона.
Путилов куда-то торопился и вскоре ушел.
Напротив меня сидел Николай Карлович Шильдер, пожилой, молчаливый человек. Шильдер никого на разговор не вызывал, на вопросы Владимира Ивановича отвечал немногословно.
После обеда мы перешли в гостиную пить кофий.
Гостиная была небольшая. У стены стоял диван, а по углам круглые столики с креслами.
Куприн сел за столик с Шильдером. Николай Карлович некоторое время молчал, а потом, ни к кому не обращаясь, сказал с проникновенной важностью:
— И все-таки я ищу подтверждения… То, что пишут о старике Кузьмиче — не легенда. В этом я глубоко убежден. Это, несомненно, был император Александр Первый
Александр Иванович насторожился.
— Совсем недавно, — продолжал Шильдер, — глубокой ночью, сижу я за письменным столом и думаю, как бы мне это точно узнать? И вдруг отворяется дверь и в комнату входит весь в белом старец, с седой бородой и посохом.
«Ты хочешь убедиться? — спросил он меня. — Да, я Кузьмич, я император Александр Первый».
Я хотел встать перед ним на колени, но он, сделав рукой жест, сказал: «Не надо».
— Вижу, вы стремитесь к расширению ваших знаний, — обратился Шильдер к Куприну, — если вас это заинтересовало, можете побывать у меня.
Александр Иванович записал его адрес.
К ним подошел Владимир Иванович. Шильдер замолчал, помешивая ложечкой кофий.
Возвращаясь домой, Александр Иванович говорил:
— Старик, конечно, заснул над документами и все это видел во сне. Но это все равно. Рассказ хорош, он создает настроение, и я готов верить, что это правда. У него я обязательно побываю.
В первый день пасхи (1902) мы сидели за праздничным столом у сестры Куприна Зинаиды Ивановны Нат в Коломне. Александр Иванович развернул «Новое время».
— Какая неудача!.. Вот жалко. Скончался Николай Карлович Шильдер.
Примечания
26. Летом 1890 года Куприн окончил Александровское военное училище и в чине подпоручика был зачислен в 46 Днепровский пехотный полк, где прослужил до лета 1894 года.
— старик, живший под Тобольском. О Федоре Кузьмиче ходила легенда, что он не кто иной, как император Александр 1, который якобы ушел от мира, мучаясь, как отцеубийца, угрызениями совести.
[8]. В «Гранатовом браслете» — Анна Николаевна Фриессе.
[9]. Спокойной ночи, мамочка (франц.).
Вступительная статья |