Слагаемое
В варшавской газете «За свободу» вот уже почти год ведет свои «Записки писателя» М. П. Арцыбашев, испивший чашу большевизма почти до дна и покинувший Россию, уж конечно, без милостивого разрешения или лукавого попустительства Красного Кремля. Эти записки насквозь пронизаны знакомыми чертами: ума, характера и большого таланта Арцыбашева; беспощадной правдивостью, безоглядной смелостью цепкой логикой, которая роднит его с Толстым, а также с чисто толстовскими убедительностью и неуступчивостью. Говоря о его неуступчивости, я не могу не вспомнить отшумевшего дела о савинковском перебеге. Как Фома Неверный, Арцыбашев долго не хотел подчиниться свидетельству фактов и в одиночку упорно защищал человека, нашедшего однажды место в его сердце. (Да и то сказать, не его одного, а многих сильных, опытных и зорких умел пленять этот очарователь.) И только когда убедился, можно сказать, осязательно, то отвернулся от него с болью, горечью и негодованием.
Но совсем иные, новые, волнующие звуки и крики привлекают мое пристальное и нежное внимание к статьям Арцыбашева. Говорю — новые, — потому что раньше, давно, не было у Арцыбашева поводов и возможности показать открыто ту сторону своей души, где у него таилась скромная и суровая любовь к родине. Ведь истинная: дружба и бесповоротная любовь сказываются во всей своей глубине и горячности только тогда, когда их теряешь… может быть, навеки. И вот теперь все, что ни пишет Арцыбашев, полно мужественной скорбью о России, неутомимой ненавистью к ее случайным — да! случайные — поработителям и к их добровольным прислужникам, тоской по России, а стало быть, и великой любовью.
Оттого-то мне и показалось столь простым и естественным делом то, что галлиполийцы обратились к М. П. Арцыбашеву за моральной поддержкой. Здесь проявилась большая душевная чуткость, которую можно выразить словами: у нас и у тебя самое главное и неотложное — одно и то же.
Но вышел разлад. Старинный русский разлад, как раньше в вопросах о хождении посолонь, о двуперстии, о сугубой и трегубой Аллилуйе.
Вот что отвечает Арцыбашев на обращение галлиполийцев: «Месяца два назад Правление Общества галлиполийцев обратилось ко мне с просьбой дать статью для юбилейного сборника, доход от издания которого предназначается на усиление материальных средств общества. Письмо заканчивалось списком предполагаемых участников сборника — в том числе г г. Бунина, Куприна, Бурцева, Минцлова и др., — а также заверением, что издание будет совершенно беспартийным. Для меня „галлиполийцы“ — это часть или, вернее, остатки русской армии, в кровавой гражданской войне боровшейся за мою родину. Этого для меня совершенно достаточно, чтобы прийти к ним на помощь во всю меру моих сил, тем более, что ряд уважаемых имен и заверение о беспартийности, казалось мне, гарантирует меня от всяких нежелательных неожиданностей. Статью я дал и вот на днях получил этот сборник… Он украшен большими портретами Николая Николаевича и генерала Врангеля, а статья г. Ильина, имеющая программный характер, как бы объединяет всех участников сборника „под верховным водительством“ бывшего великого князя. Я ничего худого не знаю о Николае Николаевиче и охотно верю, что он честный человек, искренно любящий Россию. Все то, что до сих пор мне приходилось слышать о ген. Врангеле, аттестует его как храброго офицера и патриота. Но я не монархист, а тем паче не „николаевец“ и не имею никакого желания становиться „под знамя верховного вождя“, знаменитую декларацию которого я, кстати сказать, еще столь недавно жестоко критиковал. А между тем появление моего имени „под сенью“ портретов высочайших особ, да еще в сопровождении статьи г. Ильина, может дать кому-нибудь основание зачислить меня в ряды сторонников определенной монархической группы. Поэтому я нахожу себя вынужденным печатно и категорически заявить, что никакого отношения к „николаевцам“ (и „кирилловцам“ тоже!) не имею и считаю все эти монархические демонстрации вредными для дела спасения нашей родины, судьбу которой может решить только свободно выраженная воля русского народа».
В этом столкновении или, вернее, недоразумении я ни на момент не могу усомниться в искренности как галлиполийцев, так и Арцыбашева. Вся суть здесь, по-моему, во-первых, в цели, а во-вторых, в средствах для ее достижения. Цель одна: освобождение России от ужасного ига большевизма ради ее выздоровления и будущего блага. Средство же и усилия к ним могут быть разные. Но не только желательно, а и необходимо, чтобы они слагались в одном полезном направлении. В этой работе могут стать бок о бок атеист с старообрядским начетчиком, анархист с монархистом, профессор с солдатом, фабрикант с рабочим, писатель с начальником Дикой дивизии.
Умница, очень сердечный и правдивый человек, русский доктор-хирург г. Маршак, проведший почти всю великую войну на французском фронте, передавал мне о следующем случае.
Командир корпуса генерал X, ныне маршал Франции, узнал как-то, что в рядах его войска находится некий, весьма известный социалист-экстремист. Он приказал привести его к себе, когда это было исполнено, спросил:
— Мне говорили, что вы крайних убеждений, отрицающих и современное государство, и армию. Правда ли это?
Тот ответил:
— Совершенная правда, генерал. И этим убеждениям я никогда не изменю. Но раз дело касается судьбы Франции, то я теперь только солдат, готовый отдать для ее счастья и свою волю, и свое тело.
А разве каждый из нас, считающий себя честным человеком и Арцыбашев первый — я знаю его смелость и гордость, — не скажет того же самого, если бы не разногласия?
Есть прелестный народный сказ о том, как Господь Бог позвал однажды к себе по какому-то делу двух святителей: Касиана Римлянина и Николая Чудотворца, как они надели белые одежды и пошли; и как встретился им по дороге мужик, завязивший воз в канаве. Николай Угодник не воздержался от жалости, помог мужику, Касиан же, помня важность дня, обошел мужика сторонкой. Явились они к Владыке: Касиан — белоснежный, отец Николай — весь перепачканный. Тогда-то Господь Бог и положил решение: св. Касиана праздновать раз в четыре года, а св. Николая дважды год.
Предоставим трусам, лицемерам и хитрецам, или теоретикам и чистюлям, боящимся измять свои партийные ризы, предоставим им суесловную болтовню о том, что большевизм изживет сам себя через N-ное количество лет или что большевики, облагороженные вливанием умеренно-социалистической сыворотки, естественно свернут на путь, ведущий к демократической республике. Нет. Тяжелый, многообразный и уже давний опыт показал, наоборот, безнадежную тщету, ненужность и вредность для России всяких левых мазей и соусов, искусственно составляемых в виде социалистических экспериментов, блоков, временных правительств, директорий, комитетов, союзов и соглашений. Большевизм же изживет сам себя лишь тогда, когда он заест до смерти, до конца, весь русский народ. По довольно точным статистическим выводам профессора Анцыферова, который берет в основу нынешний темп тамошней жизни, это может произойти в ужасно короткий срок, через двадцать лет всего. Тогда, конечно, и большевизм исчезнет в России или переползет в другое место, ибо вошь питается живой кровью: трупы пожираются другими паразитами.
Я слышал еще голоса — и это уже голоса окончательных, кубических подлецов, — кричавшие:
— Так этому народу и надо! Поделом ому, если он не сумел сорганизоваться, восстать, сбросить гнусное ярмо и т. д. Ничего этот народ не стоит.
Когда говорят «русский народ», я всегда думаю — «русский крестьянин». Да и как же иначе думать, если мужик всегда составлял восемьдесят процентов российского народонаселения. Я, право, не знаю, кто он, этот изумительный народ. Богоносец ли, по Достоевскому, или свинья собачья, по Горькому. Я знаю только, что я ему бесконечно много должен; ел его хлеб, писал и думал на его чудесном языке и за все это не дал ему ни соринки. Сказал бы, что люблю его, но какая же это любовь без всякой надежды на взаимность?
— явной, злобной и глупой. На самом деле, если кто неустанно и яростно сопротивлялся и до сих пор сопротивляется большевикам, так это крестьянин. Ведь почти не было в Советской России ни одного села, ни одной деревни, которые не восставали бы против их чужеядной, жестокой, бестолковой, безбожной власти и не перли против пулеметов с вилами и дрекольем. Сколько деревень было — по пышно-библейскому выражению Троцкого — предано огню и мечу и буквально сравнено с землей! Казалось бы, что крестьянство было напугано до смертельного страха, до заказа детям и внукам бунтовать против красной звезды.
И все-таки бунтовали. Всеми средствами: открытыми и потаенными. Предвидел это упорство — сжатое и непримиримое во всей его потенциальной неисчерпаемой силе — сначала один Ленин. «На белом фронте мы победим, — говорил он, — на заграничном должны и можем победить, но на крестьянском проиграем».
И проиграли. В этом недавно сознался ряд спецов, а вчера расписался даже самомнительный дурак Зиновьев. И правда, что поделаешь? Селькоров и рабкоров убивают как явных шпионов проклятой власти, комсомольскую ячейку уничтожают с той же серьезной заботливостью, как растаптывают ногами гнездо с яйцами гадюки. Комиссар и коммунист живут в деревне лишь для официального отчета и при условии внутреннего потворства и невмешательства.
Что же делать бедному Зиновьеву? Двинуть на деревню в ударном порядке летучие отряды опытнейших агитаторов? Слушать их никто не станет, а что закопают живыми в землю — это почти наверняка. Опять начать предавать огню и мечу, «не живых даже мочащегося к стене»? Старый опыт и, оказалось, неудачный. И кроме того, грозит опять недосевом, недородом, а чем будут кормить ВЦИК, и Совнарком, и ГПУ с его специальными дивизиями, и этих прожорливых акул, вождей заграничного коммунизма и пропагандистов, и шпионов, и, с позволения сказать, послов Сесесерии и их махровых дам? Тут остается одно: закрыть лавочку, нагрузить карманы медяками и бежать, куда глаза глядят, с чужим паспортом (благо их в архивах прежней ЧК сколько хочешь).
Мы не посмеем бросить камень укора в городских обитателей России, особенно в интеллигентов, за их тихое молчание, вынужденное годами холода, голода, бездомья, бесправья, и хотя бы ради того, что каждый, каждый из них знал истому и ледяной пот предсмертного ужаса. Но про деревню можно сказать, что она ненавидит большевиков такой мощной зловещей ненавистью, которую мы, эмигранты с заячьими сердцами, даже во сне себе представить не можем. Она если и не станет активной союзницей по активной борьбе с большевиками, то и мешать ей не будет, а отступающих большевиков, во всяком случае, лишит хлеба, огня и крова. Да. Прозевали, испортили в белом движении этот громадный элемент поддержки. Но о сем в другой раз.
Главное для нас то, что рядом с нынешним упорным, крепким, навсегдашним отвращением многомиллионного мужика к социалистическому эксперименту назревает и почти поспело другое, внешнее, они сами себе ставят в боевую заслугу. Вот два слагаемых обстоятельства. Придет ли третья содействующая сила — волевой и физический толчок извне, ибо изнутри он невозможен?
Тайные здешние радетели большевизма и явные его подлайки утверждают с наивно-изумленным видом: «Но позвольте! Вот уже семь лет с хвостом, как большевики правят и распоряжаются огромной страной. Значит, они — сила».
На эту деланную наивность мы должны ответить:
— Распоряжаются? Да. Правят? Нет.
и навсегда бездарны.
Правда, у них еще есть одна способность — именно к грубым, балаганным трюкам: намалевать неправдоподобную декорацию, напустить тумана в глаза, обмануть того, кто только и жаждет, чтобы быть обманутым. Но уже давно осточертели и надоели миру их пустые и похабные слова, самореклама, раздразненная всеми цветами радуги, буффонада встреч. Беспощадные цифры показывают непрерывное падение торговли и промышленности в России. Самые упорные в угодливости умы начинают понимать, что уж если правительство влачит свое существование, отнимая насильно хлеб у недоедающих и продавая его, то, пожалуй, можно его считать чем угодно, только не правительством. И уже все меньше отыскивается в Европе веселых путешественников, готовых взять на себя роль обласканного, обманутого да при том еще плохо оплаченного восторженного дурака-хранителя.
Сесесерия докатилась до краешка. Не знаю, не предвижу событий, да и кто разберется в грядущей кровавой каше? Перегрызут ли минутные баловни дьявола, кремлевские и ленинградские товарищи-владыки, друг другу горло, подобно тарантулам в банке? Восстанет ли красная армия, перебив своих комиссаров и спецов? Опрокинет ли свой, может быть случайный, гнев на войска «особых назначений»? Втянет ли ее глупая советская политика в невыгодную войну с соседями? Кто скажет? Но во всех случаях самое странное то, что Россия может на неопределенное время остаться в ужасных условиях безвластия, в стихийном бреду разбоя, грабежа, самозванщины, бессмысленного, пьяного, всеобщего разрушения.
Об этом думают, говорят и пишут многие, пишут даже люди очень левого толка. Даже и для них становится не невозможной (правда, с кисловатой гримасой) мысль о вооруженном охранении порядка в России в эти дни и затем, естественно, о диктатуре.
Но левые боятся и не хотят додумать эту мысль до самого конца. Они говорят, что события сами подскажут, сами выдвинут диктатора или, на худой случай, хоть Наполеона, который теперь, может статься, незаметно уже расправляет свои крылья в рядах красной армии. Иные в упорстве своем согласны на вторичную кандидатуру даже Керенского (он тоже согласен), даже Чернова, даже, наконец, Буденного (демократическое происхождение). От двух лишь вещей они чураются, как черт от ладана: это от помощи Белой Армии в деле освобождения России и от главенствующей роли лица императорской фамилии в этом великом и тяжком последнем подвиге ради Родины.
Николаевича и его любви к России; он знает, что генерал Врангель — храбрый солдат и патриот.
Но Арцыбашева шокируют монархическая демонстрация и возможность быть кем-нибудь замеченным в рядах сторонников определенной монархической партии. Вспоминает он и свою критику декларации бывшего великого князя. И эти обстоятельства лишают его возможности прийти во всю меру его сил, как бы ему хотелось, на помощь галлиполийцам.
Арцыбашева?
2) Не декларацию объявил великий князь. Это была только беседа с журналистом. И самое главное в этой неофициальной беседе было то, что и Арцыбашев считает самым главным в своей статье то, что и я считаю самым главнейшим: а именно то, что судьбу нашей родины может решить только свободно выраженная воля русского народа.
Но пусть мне объяснит кто-нибудь: как эту волю выразит безоружный русский народ, изворачиваясь под пятой интернационала? Или каким образом поведает он ее во время новой, неизбежной гражданской войны или, что еще хуже, — во время кровавого разброда? Великий князь о том ведь и говорит, что надо сначала поставить народ в условия, дающие свободу выбора.
для России движения, которое он возглавит, я считаю и долгом, и радостью.
Примечания
Впервые — Р. Г. 1925. 1 января. № 213; 3 января. № 214; 4 января. № 215.
С прозаиком и драматургом Михаилом Петровичем (1878–1927) Куприна связывали давние литературные отношения. В 1908–1917 гг. оба они были ближайшими сотрудниками литературного альманаха «Земля», который пытался объединить писателей-реалистов, чуждых определенному политическому направлению (марксистская и народническая критика рассматривала этот альманах как «безыдейный»). Личное общение между ними было нечастым в связи с тем, что Куприн постоянно жил в Гатчине, а Арцыбашев — в Москве. В 1918–1923 гг., после закрытия небольшевистских газет, журналов и издательств, Арцыбашев безвыездно жил в Москве, не участвуя в литературной жизни (от публикации своих произведений в изданиях, руководимых коммунистами, он категорически отказывался, открыто заявляя о полном отрицании советской власти), пробовал заниматься коммерцией. Летом 1923 г., воспользовавшись польским происхождением жены, вместе с ней принял польское гражданство и выехал из СССР. С августа 1923 г. жил в Варшаве. С сентября 1923 г. начал публиковать свои произведения в местной эмигрантской газете «За свободу» (публицистический цикл «Записки писателя» — с 1923 по 1927 г. опубликовал 112 статей этого цикла), которые быстро сделали его одним из идейных вождей «непримиримой», «активной» белой эмиграции, глашатаем белого террора. Куприн возобновил с ним переписку, несколько раз одобрительно отзывался о его публицистике; после смерти Арцыбашева от менингита в марте 1927 г. Куприн написал его некролог (см. статьи «Роковой конь», «Святая месть», «Венок на могилу Арцыбашева» в наст. изд.). О газете «За свободу» подробнее см. в примеч. к статье «Венок на могилу Арцыбашева». Арцыбашев переписывался с Б. В. Савинковым, лично встретился с ним в августе 1924 г. в Варшаве, за несколько дней до его тайного возвращения в СССР. «Савинковской истории» посвящено пять статей из цикла «Записки писателя», опубликованных в газете «За свободу» в сентябре-октябре 1924 г.: «Савинков» (5 сентября); «Гады ползучие» (10 сентября); «Фельетонная совесть» (11 сентября); «Письмо Савинкова» (21 сентября); «Гоголевский черт и эсеровские ангелы» (9 октября). Историю своих отношений с Савинковым Арцыбашев описал в статье «Воспоминания» (За свободу. 1925. 15 марта).
Но вышел разлад. — Речь идет о публикации статьи Арцыбашева в литературном сборнике «Галлиполи» (Берлин, 1924). Сборник являлся одним из элементов в развернутой сторонниками генерала Врангеля кампании по объединению белой эмиграции вокруг личности великого князя Николая Николаевича (Младшего). См. статьи Куприна «Зов», «Отрицание», «Люди дела» в наст. изд. В отличие от Куприна, Арцыбашев скептически относился к перспективам такого объединения, хотя и считал его необходимым (см. его статьи: Декларация Николая Николаевича // За свободу. 1924, 1 июля; Новая страница в книге нашего позора // «николаевском» сборнике вызвало его резкую отповедь, ниже цитируемую Куприным.
Старинный русский разлад, как раньше в вопросах о хождении посолонь, о двуперстии, о сугубой и трегубой Аллилуйе. — Имеется в виду церковный раскол, произошедший в XVII в. в Русской Православной Церкви после реформы патриарха Никона. Одним из ее положений было хождение священнослужителей по храму с запада на восток, т. е. против солнца, а не «посолонь» (по солнцу), как было принято раньше; крещение щепотью (тремя перстами) вместо ранее существовавшего двуперстия; сугубая (двукратная) Аллилуйя стала трегубой (трехкратной).
…в том числе… Бурцева, Минцлова… — Бурцев Владимир Павлович (1862–1942) — общественный деятель, публицист, историк. В 1908–1912 гг. прославился как разоблачитель Е. Азефа и А. Гартинга. Редактировал журнал «Былое» (1906–1907; 1908–1912) и газету «Общее дело» (1909–1910, 1917). В 1917 г. обвинял большевистских лидеров в сотрудничестве с Германией, требовал установления диктатуры генерала Корнилова. С мая 1918 г. — в эмиграции. В Париже возобновил издание «Общего дела». С 1920 по 1922 г. привлек к сотрудничеству в газете Куприна. О Бурцеве см. также статью «Роковой конь» и примеч. к ней. Минцлов Сергей Рудольфович (1870–1933) — русский прозаик, историк, библиограф. С 1918 г. — в эмиграции.
…статья г. Ильина… — Ильин Иван Александрович (1883–1954) — русский философ, публицист. Осенью 1922 г. выслан из Советской России, довольно быстро в эмиграции стал ведущим идеологом белого движения, лично близким генералу Врангелю.
По довольно точным статистическим выводам профессора Анциферова… — Анцыферов Алексей Николаевич (1867–1943) — русский экономист, публицист. С 1920 г. — в эмиграции.
Предвидел это упорство… сначала один Ленин. «На белом фронте мы победим… на заграничном должны и можем победить, но на крестьянском проиграем». — Неточная цитата из речи Ленина на XI съезде РКП(б) (Политический отчет Центрального комитета РКП(б) от 27 марта 1922 г.).