Шуты гороховые
Взошел на подмостки Владимир Маяковский, в кофте наполовину зеленой, наполовину красной, одна штанина желтая, другая фиолетовая, на щеках синие звезды, в петлице приапический символ… Взошел и заорал:
— Весь ваш Пушкин не стоит моего мизинца!
С этими словами стащил с правой ноги башмак и запустил им в публику.
Публика, конечно, пришла в неистовый восторг и с этого момента закрепила за Маяковским титул гения. Незадолго до этого она же положила начало мировой славе Горького, в тот день, когда он прикрикнул на нее:
— Что вы на меня рот разинули? Утопленник я вам? Балерина? Венера Милосская? Пошли вон, дураки!
Правда, один голос из публики робко возразил:
— Мы, извините, не на вас… Мы, собственно, на Антона Палыча-с… На господина Чехова…
Но этот голос пропал в общем одобрительном ржании: «Ишь ты, как садит. Сразу видать, что большой человек. Мелкая сошка так не посмеет…»
который тогда еще смутно, дурманно и громоздко только что начинал бродить в русских головах. Футуристы бессознательно были вещими птицами большевиков. Недаром же впоследствии те и другие связались и переплелись в такой тесной дружбе, ко-то рая окончится только с их обоюдной гибелью.
Первое дело: ничего нет легче, как быть большевиком или футуристом. Для этого требуется только дерзость и бесстыдство.
Возьмем наших старых, вечно новых, прекрасных писателей, введших русскую литературу в широкую европейскую семью на почетное место Все они были хорошо образованны и никогда не переставали читать, наблюдать, учиться. Если они знали радость долго вынашиваемого замысла, то знали и упорный, тяжелый труд претворения мысли в слово. Роман «Война и мир» был переписан восемь раз. Мы застали новаторов конца XIX и начала XX столетия. Самонадеянности у них было, пожалуй, чересчур. Но кто же станет отрицать наличие блестящей эрудиции и внутренней работы над своим талантом у Бальмонта, Брюсова, Блока, Гумилева, Вячеслава Иванова, Иннокентия Анненского, Сологуба, Ахматовой, Кузмина. Это были все-таки эпигоны великой эпохи русского искусства слова. Футуризм же — их побочное дитя, зачатое, однако, в оправдывающем неведении и равнодушии.
Футуризм сказал сам себе:
«Труд? — Отвратительно. Учиться? — Скучно. Слава? — Приятна. Деньги? — Еще вкуснее. Что публика любит наипаче? — Скандал, похабщину и все, что вне ее понимания, все равно: будь это высокая мудрость или самая пошлая мистификация».
«Ванька! Бей в барабан! Федька, обложи публику матерно! Так ее, стерву! Сережка, валяй на заумном языке: вля-та-та, мурдапикс, оокалао. Володька, покажи публике то, что в бане ладонью прикрывают. Лупи ее, дуру, по головам палкой! Она это обожает».
И правда, обожает.
Давно известно, что нынешняя русская эмиграция представляет собою сливки русского разума и цвет русского искусства. И вот, в самых утонченнейших, самых изысканных салонах вы услышите среди общего щебетания за чашкой чая в пять часов:
— Хлебников, в нем что-то есть, не правда ли? Эренбург… У него такие слова, такие слова… но какой талант! А Есенин? А Маяковский? А Пастернак? Нет, решительно в них есть что-то новое, молодое и могучее.
«Говорок, говорок, облизал чужой творог?».
На свадьбах, на масленую, на престольных праздниках эти «говорки» неизбежны, пожалуй, даже необходимы как оживляющее шумное начало. Но солидный крестьянин, создавший песню, и псальму, и былину, и сказку, и ловкую поговорку, презрительно суров к таким егозливым болтунам: «Шуты гороховые».
Разве только, изредка, на пьяной беседе, при особо непристойном выверте, кто-нибудь из мужиков скажет: «Ловко, сукин сын, загнул. А жаль все-таки человека. Хороших родителей, только совсем сбился с пути».
* * *
У большевиков вовсе не дурное генеалогическое древо, хотя все его ветви растут вбок, и именно в левый, и чем дальше — тем уродливее и безобразнее. Современный большевик наплевал и на декабристов, и на народников, и на социалистов-революционеров, и на социал-демократов. Те все-таки учились — кто много, кто кое-как; те во что-то верили, вроде культуры, цивилизации законов эволюции; те знали или чувствовали, что разрушение и созидание — не одно и то же.
Большевик просто взял да все и разрушил и растоптал ногами остатки. Стал над развалинами, расставив широко ноги, весь в крови и грязи, и кричит, скаля гнилой рот:
— Это, черт бы вас побрал, называется торжеством пролетариата. Завтра будет еще веселее. Что? Хорош я? У меня и свой язык есть: Гпу, Чека, Вцик, Рабкор, Комсомол, Срррр…
А в салонах щебечут, захлебываясь:
— Ах, как все это ужасно! Но, не правда ли, как сильно! Как гениально!
И не хотят знать, или забыли, что это тот же шут гороховый, но только не зеленый, а красный.
Примечания
— РГ. 14 декабря. № 199.
Об отношении Куприна к футуризму и футуристам см. также его статью «Футуристы и большевики» (НРЖ. 1920. 7 февраля. № 30).
Поводом для статьи Куприна послужил приезд Маяковского в Париж 22 ноября 1924 г. 29 ноября в газете «Жюрналь» было опубликовано интервью с Маяковским.
… — Куприн передает оставшиеся в памяти читателей русских газет 1913–1914 гг. общие впечатления о футуристических диспутах, лекциях и концертах, в которых Маяковскому принадлежала заглавная роль (ср. определение «футуризма» как плоского хулиганства в речи И. А. Бунина на юбилее газеты «Русские ведомости» осенью 1913 г.).
…положила начало мировой славе Горького, в тот день, когда он прикрикнул… — Этот инцидент произошел 29 октября 1900 г. в МХТ на премьере «Чайки». По этому поводу М. Горький объяснился в газете «Северный курьер» (1900 8 ноября. № 363): «Я не употреблял грубых выражений… Мне, господа, лестно ваше внимание. Спасибо! — но я не понимаю его. Я не Венера Медицейская, не пожар, не балерина, не утопленник. Что интересного во внешности человека, который пишет рассказы?» (Горький М. Полн. собр. соч. Письма: Т. 2. М., 1997. С. 67).
… Эренбург… А Есенин? А Маяковский? А Пастернак? — Из упомянутых Куприным писателей к футуристам, помимо Маяковского, принадлежали Велимир Хлебников и Б. Л. Пастернак (в первый период творчества). Фамилии Есенина и И. Эренбурга употреблены Куприным, очевидно, потому, что в их «творческом поведении» присутствовал элемент эпатажа.