Памятная книжка
С нескрываемым чувством удовольствия прочитал я газетную заметку о том, что «Воля России» похоронила нравственно и политически Мережковского, Бунина, Яблоновского и Куприна. Однако как прочно я «угроблен»! Не столь давно меня проводили в могилу близкие родственники эсеров, большевистские лакеи Демьян Бедный, Сергей Городецкий и Василий Князев. Какая пышная похоронная свита! Поэт, прозаик и журналист. Мне даже неловко, господа…
* * *
Газеты говорят о том, что скончалась дочь Александра III Ольга Александровна и что тело ее перевезено в Копенгаген. Очень может быть, что здесь очередная копенгагенская утка. Во всяком случае, есть одна умная русская примета: кого преждевременно хоронят, тот проживет долго. И думаю, что если Ольга Александровна жива, то от моего надгробного слова ничего ей не станется.
Она была одним из тех по-настоящему русских, святых людей, которые просто, скромно и красиво проходят, почти незаметные, по лицу нашей грешной земли. Быть доброй было для нее совсем не затруднительно: это была природная черта ее существа, как для нас — дышать. Подобно ее братьям, Георгию и Михаилу, она постоянно нуждалась и должала. Все деньги, которыми она могла располагать, она раздавала, потому что была естественно отзывчива на чужую нужду.
В 1914 году, в начале войны, она записалась в Евгеньевскую общину сестер милосердия. Вот что мне рассказывали две сестры, работавшие с Ольгой Александровной в продолжение всей кампании:
«Сначала мы поморщились: „Опять великую княгиню!“ Это значит — тянуться, всегда быть начеку, заведутся любимчики, карьеристки, помеха работе…
Приехала она к нам как раз тогда, когда мы мыли и дезинфицировали санитарный поезд, стоявший у Петербурга, на Варшавской линии, на запасном пути. Вместо великой княгини мы увидели ласковую, приветливую женщину, просто одетую, некрасивую, но такую прелестную, что к ней невольно располагались души, должно быть, всех существ: мужчин, женщин, детей и зверей. Пожатие ее маленькой руки было крепко и открыто. Едва познакомившись с нами, она тотчас же принялась за работу. Подтыкала юбки, засучила рукава и, нагнувшись, стала мыть пол тряпкой
Некоторые из нас еще думали, что все это поза, это только на время. Но такой, какой она поступила к нам в этот первый день, такой она осталась и во всю войну. Она ассистировала при самых тяжелых операциях, перевязывала и обмывала самые тяжелые раны, была одинаково внимательна к офицерам и солдатам и никогда, даже после нескольких бессонных ночей, у нее не сорвалось с уст ни резких слов, ни несправедливого замечания. И было много людей, которые встречали свой переход „туда“ незаметно, потому что их голову поддерживали или ее терпеливо поглаживали маленькие, нежные, добрые руки».
Разве в этом не сказался весь человек? Целых три года…
* * *
— увы — смерть Батюшкова несомненна.
Он не оставил после себя фундаментальных ученых трудов. Незамеченными прошли его работы о Ронсаре и о формировке средневекового шведского языка а также и критические статьи о современной русской литературе. Впрочем, он совершенно не умел устраиваться, то есть торчать часами в передних, льстить, закрывать рукой глаза совести, кланяться минутному успеху, заискивать у людей случая или влияния. А ведь сколько мы знаем карьер молниеносных и незаслуженных.
Достоинство — а если кому угодно, недостаток — этого воистину человека заключалось в его полной органической неспособности лгать. Право, в этом смысле он был каким-то прекрасным уродом на пейзаже русской интеллигентской действительности. На его слово — не на «честное слово», не на клятву, а на простое «да» и «нет» — можно было положиться тверже, чем на всякие временные законы и декреты.
вышли в отставку[1]. Потом опять заняли свои кафедры. Укорять в этом я их отнюдь не намерен: бастовать учителям и ученикам против науки почти то же, что младенцу бойкотировать материнские сосцы. Но Батюшкова так никто и не мог уговорить читать лекции. «Отставка есть отставка. Выйдет, что я не хозяин своему слову».
Его очень любили простые люди. Соседние с его бездоходным имением в Устюженском уезде мужики из Тристенки, Бородина, Высотина и Никифоровской, конечно, поделили между собою его землю под влиянием какого-то идиотского министерского распоряжения (зачем говорить об осле, если видны его уши?), но все как один решили: «Усадьбу Федору Дмитриевичу оставить, старых лип не рубить, яблок не красть и, спаси Господи, не трогать книг».
Так они и сдержали слово. Но потом в милый, старый, ветхий дом с приклеенными колоннами вселился какой-то Центропуп. Вырубили деревья, посаженные в 1813 году французскими пленными, и куда-то, к чертовой матери, пошли д’Аламберовское издание энциклопедического словаря, первопечатные книги Вольтера, римские классики с параллельными текстами, латинским и французским, — все в переплетах из телячьей кожи с золотым теснением. Может быть, на краги полковнику Каменеву? Может быть, в библиотеку любителя книги Горького?
В то время, когда Ф. Д. был секретарем, казначеем и председателем Литературного фонда, он очень часто, оберегая кассу, помогал литераторам и журналистам из своего скудного кармана. Бывало так, что приходил какой-нибудь беззастенчивый репортер и со слезами на глазах просил денег на похороны своего незабвенного товарища, специалиста по пожарам. А через два дня Ф. Д. встречал веселого покойника на Невском и со свойственным ему мягким юмором говорил:
— Очень рад вас видеть! Как поживает ваша вдова? Надеюсь, в добром здравии?
Последняя моя встреча с Ф. Д. была в конце девятнадцатого года, на углу Садовой и Инженерной. Он шел в Публичную библиотеку и остановился взять с лотка полугнилое яблоко. Я спросил — зачем? «Это мой завтрак…» Он умер от истощения.
P. S. Может быть, меня спросят, какой он был партии? Никакой. Он был родной брат декабристам.
Примечания
— ОД. 1921. 31 января. № 200.
…прочитал я газетную заметку о том, что «Воля России» похоронила нравственно и политически Мережковского, Бунина, Яблоновского и Куприна. — «Воля России» — газета, затем журнал, издававшийся в Праге в 1920–1932 гг. эсерами. Выступал против белого движения и его идеологии, одновременно ведя борьбу с советской властью под лозунгом «демократии и социализма». Упоминаемые в списке газеты рядом с именем Куприна имена Д. С. Мережковского (1865–1941), И. А. Бунина (1870–1953), А. А. Яблоновского (1870–1934) употреблены как символы литераторов, которые, оказавшись в эмиграции, продолжали безоговорочно поддерживать белое движение.
…большевистские лакеи Демьян Бедный, Сергей Городецкий и Василий Князев. — Демьян Бедный (наст, имя и фам. Ефим Алексеевич Придворов; 1883–1945) — пролетарский поэт. Городецкий Сергей Митрофанович (1884–1967) — поэт, прозаик; летом 1920 г. вернулся с Кавказа в Петроград и заявил о переходе на «коммунистические рельсы»; в 1920–1921 гг. активно сотрудничал в петроградских газетах, разоблачая «контрреволюционную» интеллигенцию. Василий Князев — см. примеч. к статье «Пролетарские поэты».
Газеты говорят о том, что скончалась дочь Александра III Ольга Александровна… — Великая княжна Ольга Александровна (1882–1960) эмигрировала из России весной 1918 г. Слухи о ее смерти в 1921 г. были ложными.
Скончался Ф. Д. Батюшков. — Батюшков Федор Дмитриевич (1857–1920) — филолог, литературный и театральный критик. Близкий друг Куприна, автор статей о нем. С 1902 г. — редактор журнала «Мир Божий» («Современный мир»), в котором деятельное участие принимал Куприн. В апреле 1917 г. был поставлен во главе управления бывшими Императорскими театрами. В 1919–1920 гг. участвовал в работе издательства «Всемирная литература». Скончался 18 марта 1920 г. в Петрограде. Статья Куприна, посвященная Ф. Д. Батюшкову, появилась почти через год после его кончины.
— Очевидно, имеется в виду сын известного в петербургских кругах спирита, теософа, переводчика и издателя А. Н. Аксакова.
Ронсар Пьер де (1524–1585) — французский поэт.
…критические статьи о современной русской литературе. — Очевидно, Куприн имеет в виду работу Батюшкова «Критические очерки и заметки» (СПб., 1900–1902), а также «Историю русской литературы XIX века» (М., 1909–1910) и «Русскую литературу XX века» (М., 1914–1915), где перу Батюшкова принадлежит ряд статей, в частности о В. Брюсове и И. Бунине.
…в 1902 году, по поводу мартовского избиения студенческой сходки на Казанской площади… — Имеется в виду демонстрация студентов у Казанского собора в Петербурге 4 марта 1901 г. (а не 1902 г., как пишет Куприн), разогнанная полицией и казаками. Избиение студентов вызвало громкий протест русских писателей и общественных деятелей.
… — Батюшков был членом комитета Литературного фонда и Театрально-литературного комитета при Дирекции Императорских театров с 1900 г.
1. В числе их и Ф. Д. Батюшков, читавший тогда курс западной литературы.