Ночные бабочки
Многое, многое выпадает из памяти. Но никогда мне не забыть этой ночи с 9-го на 10-е ноября 1910 года.
Жил я тогда в Одессе. Жил одиноко, скучно и бедно. Стояла тоскливая, мокрая, грязная южная зима. Окно моей комнаты выходило прямо на одесский морг, куда то и дело возили покойников, небрежно покрытых рваной холстиной.
Ах! Какое великое и нежное утешение для тоскующего сердца — волшебные творения Толстого! Я развернул наудачу первый попавшийся том. Оказалось — «Казаки».
Читал я до жидкого, мутного рассвета. Ведь когда читаешь Толстого, то раз двадцать вернешься назад, чтобы еще и еще раз насладиться любимым местом. Надо ли признаваться в том, что порою во время чтения плакал я сладкими слезами умиления и бесконечной благодарности? Впрочем, кто же из нас не обливался слезами над вымыслом? С новой и новой радостью слушал я беспечную и мудрую философию кубанского Пана, дяди Ерошки.
— Все Бог сделал на радость человеку. Ни в чем греха нет. Хоть со зверя пример возьми. Он и в татарском камыше живет, и в нашем живет. Куда придет, там и дом. Что Бог дал, то и лопает… А наши говорят, что за это будем сковороды лизать. Я так думаю, что это одна фальшь.
И тут же, рядом:
«…Очнувшись, Ерошка поднял голову и начал пристально всматриваться в ночных бабочек, которые вились над колыхающимся огнем свечи и попадали в него. „Дура! дура! — заговорил он. — Куда летишь“…»
«…Он приподнялся и стал своими толстыми пальцами отгонять бабочек.
„…Сгоришь, дурочка, вот сюда лети, места много“, — приговаривал он нежным голосом, стараясь учтиво поймать ее за крылышки и выпустить.
…— Сама себя убьешь, а я тебя жалею…».
Ярко вижу эту милую сцену и уже знаю заранее, что сейчас Оленин спросит дядю Ерошку:
— А ты убивал людей?
— Дурак! Разве легко человеческую душу загубить?
Читаю и, как уже давным-давно, вижу в Оленине тот образ юного Толстого, который мы все знаем по ранним дагерротипам, а вместо Ерошки — позднего Толстого, столь похожего на микеланджеловского Моисея…
Я никогда не был близок с Толстым, я только один раз видел его в течение трех-четырех минут, я никогда не писал ему и никогда не получал от него писем; прошу заметить также, что все сверхчувственное и сверхчеловеческое совершенно чуждо мне. Но в эту памятную, тревожную ночь вся душа моя трепетала у его ног, полная восторга и благодарности.
А наутро я получил из «Русского слова», от Руманова, телеграмму о его смерти…
Впервые — PB. 1928. 9 сентября. № 589.
Очерк написан к 100-летию Л. Н. Толстого.
Но никогда мне не забыть этой ночи с 9-го на 10-е ноября 1910 года. — Куприн получил известие о смерти Толстого уже после погребения писателя, состоявшегося 9 ноября 1910 г.
Я развернул наудачу первый попавшийся том. Оказалось — «Казаки». — Повесть «Казаки» — одно из наиболее любимых Куприным произведений Толстого. См. рассказ Куприна «Анафема» (1913) и роман «Юнкера» (гл. 14).
…кубанского Пана… — Имеется в виду роман Кнута Гамсуна «Пан» (1894) и его главный герой Томас Глан (Пан).
…столь похожего на микеланджеловского Моисея… — Имеется в виду статуя Моисея, изваянная Микеланджело для гробницы папы Юлия II в 1515–1516 гг.
«Русского слова», от Руманова, телеграмму… — «Русское слово» — ежедневная газета, издававшаяся в Москве в 1897–1917 гг. Руманов Аркадий Вениаминович (1878–1960) — журналист; до 1917 г. — заведующий петербургским отделом газеты «Русское слово». С 1918 г. — в эмиграции.