Ф. А. Малявин
Филипп Андреевич Малявин родился в 1869 году в селе Казанка Безулуцкого уезда Самарской губернии, в бедной крестьянской семье. Тяжелый труд хлебопашца он узнал с юных лет, но во вкус его так и не сумел войти.
Передать биографию Малявина — это значит в сотый раз повторить чудесный рассказ о том, как носитель истинного дара Божьего, руководимый лишь инстинктивной волей к творчеству, вопреки условиям рождения и быта, торжествует над неодолимыми препятствиями, «чтобы занять» по праву свое большое место на свете.
Малявин помнит себя мальчиком четырех-пяти лет и — уже рисующим. Матерьял — уголь из печки, обломок известки. А рисует он на чем попало: на стене, на доске, на полу. Став постарше, покупает у захожих коробейников бумагу и карандаши, впоследствии… даже фуксии! Денег на это «баловство», конечно, не дают. Помогают знаменитые самарские ветры. Почва там самая степная, черноземная и оттого в жаркие дни лежит на улицах и на дорогах по щиколотку густая, мягкая и коричневая пыль. Когда подымается ветер, то глаз уже ничего не видит в сплошных несущихся рыжих облаках. Но утихла буря и — улицы точно вылизанные. Тут мальчишки и выбегают разыскивать медные пятаки и копейки.
Летом все население деревни уходит на работу далеко в поля. Там и жили под полотняными навесами, в палатках. Вот где было раздолье для малявинского угля!
В то время Малявин даже и не подозревал, что можно рисовать с натуры и что где-то есть люди, которые учат живописному искусству. В селе даже и простой школы не было. Грамоту перенял мальчик у отставного солдата-фельдфебеля, учившего детей по доброй охоте еще по азам: Аз, Буки, Веди, Глаголь… Мотивы для своих рисунков брал маленький Малявин в церковных образах.
Но однажды удалось ему нарисовать портрет… Тогда шла война с турками (1877–1879). Одна солдатка — бабочка бывалая и бойкая — додумалась послать мужу на войну изображение сынишки: о фотографии еще и не слышали в деревне. А тогда уже Филиппа Малявина дразнили по деревне «живописцем» — без зла, но таков обычай улицы; наоборот, на его работы глазели охотно и не без маленькой местной гордости, хотя самое занятие считали непутевым. Ему солдатка и дала заказ. Исполнил он его карандашом и столь успешно, что растроганная баба заплатила целый гривенник.
Этот случай, однако, не толкнул Малявина к натуре. Он все еще не догадывался, что можно писать иначе, чем с образов или «из головы». Портрет был только шуткой.
Ему пошел уже семнадцатый год, когда в село Казанку случайно забрел афонский монах-живописец, отец Прокл. Носил он, ввиду какого-то синодского постановления, мирскую одежду и возвращался на святую гору из своих родных мест, где только что распродал образа афонской работы. Ему показали рисунки «собственного» юного живописца. Монах одобрил. Сказал: «Надо только пройти пареньку настоящую серьезную науку. Пустите его со мной на Афон. Там истинное благолепие церковной живописи».
Отцу было жалко сына, но он рассудил так: «Все равно из малого в хозяйстве никакого толка не будет: только звезды считает да марает бумагу. Так и быть, бери его с собою, отец Прокл. Может, что-нибудь и выйдет нужное из его блажки. А мне ведь его не бить же».
И правда, отец был хороший христианин и бесконечной доброты человек. Не только не дрался, но и браниться не умел. Бывало, на работе скажет сыну с огорчением: «Не работник ты, а только помеха. Ушел бы лучше!..»
«А я сейчас же все бросаю и иду, куда глаза глядят, рисовать. Чистейшего сердца был мой отец. Умер он в двадцатом году от голода у себя дома. Впрочем, если бы он мне не позволил тогда с монахом идти, я все равно убежал бы тайком…»
Едучи на Афон, Малявин страшился не дальнего пути, не чужих мест, не труда, не одиночества — да и кто в семнадцать лет не мореплаватель? — страшился того, что его начнут учить. Подневольной указки он, кажется, боялся и боится больше всего на свете. Как настоящий самородок, да и еще и чистопробный русский, он всегда чувствовал стеснительными духовные помочи и полагался на свой талант и на великую силу труда. Эту черту спокойной суровой уверенности только в своих глазах, только в своих руках надо будет непременно отметить будущему солидному биографу Малявина. Позднее, гораздо позднее это характерное упорство сказалось ярко в одном случае, о котором речь пойдет ниже.
На Афоне заинтересовались мальчиком-художником. Спросили, что он знает и умеет по церковной живописи. Он твердо ответил: все. Самоуверенность почти всегда победительна: Малявину дали расписывать притвор в Соборе св. великомученика и целителя Пантелеймона.
Очевидно и о. Прокл был очарован этой смелостью, потому что, спустя только очень долгое время, осмотрев работы своего ученика, он укоризненно закачал головой и бородой:
— Так, милый, писать не годится. Это все от суетного прельщения. А для угодничьих ликов установлены непреложные образцы. Вот они. По ним и пиши.
их скучающим душам то дерзкое «прельщение», которым так богата неистовая в красках малявинская кисть. Но отношения с добрым о. Проклом натянулись:
— Я был у него на послушании. Так, он меня в часы, когда работа была самая горячая, посылал к морю собирать ему разные ракушки на пищу. В Одессе называются «миди», здесь, в Париже, «муль». Я этой гадости никогда не ел.
В этой безмолвной, но — чувствуется — любовной ссоре перетянули монахи. Малявину дали самостоятельно расписывать новый собор на хуторе.
К этому времени относится его знакомство с художником Буткевичем (имя, канувшее в безвестность), которому Малявин растирал краски (древний, дорафаэлевской эпохи, ученический послух). Вскоре он познакомился с Богдановым-Бельским, бывшим тогда в зените. Этот много хвалил, много обещал, но ничего не сделал.
Кроме собирания ракушек и росписи собора, Малявин нес и нелегкий монастырский искус, со всем его обиходом и ритуалом. Читал и пел на клиросе. Монахи и тут его любили: с его участием служба проходила вдвое быстрее (дело молодого и нетерпеливого темперамента). Однако с тех пор сам Ф. А. Малявин не особенно усердный любитель длинных церковных служб… Поворотным ключом его жизни явился академик Беклемишев.
Это большая радость, когда один художник — все равно, живописец, музыкант, ваятель, актер или мастер слова, — отыщет, откроет нового творца. Это такая же легкая и независимая услуга, как, например, дать рукой подставку садящемуся в седло ловкому всаднику: всем приятно — и помогшему, и всаднику, и лошади, и даже тому, кто смотрит со стороны. Насколько я замечал, только философы и политики начинают с вражды и кончают руганью.
Как нашел Беклемишев Малявина? Случай. Тогда возвращался из путешествия на Восток наследник цесаревич Николай Александрович. Предполагалось, что он проедет через Самарскую губернию и даже через Бузулуцкий уезд. Приготовлялись разные подношения: караваи, стихи, шитые полотенца, резные блюда, иконы и все прочее, что в эти торжественные моменты требуется. Кто-то указал на картину местного художника из села Казанки — «Крестьянская семья». Приобщили на всякий случай и ее.
Я подлинника этой картины не видел. Видел только старинный фотографический снимок. Напоминает он по точности и скупости рисунка, по условности и благородству трактовки лучшие вещи Венецианова. Сюжет простой: мальчик читает вслух, сидя на краешке лавки, какой-то печатный листок. На лавке лежит отец, лицом под Христа, тут же присел древний старец весь серебряный; стоит у дверей зашедший на минуту сосед в тяжелом армяке; у огромной печки приютилась милая девчонка. Всё.
Кажется, наследник проехал другим путем. Но картина попалась Беклемишеву на глаза. Большую честь его имени делает то, что он не только не забыл случайную картину, не только навел справки об ее авторе, но и перетянул его из благоутробных афонских недр в Петербург, в Академию Художеств. Шлявину было тогда уже двадцать лет, время обязательного военного призыва.
Попал он в Академию как раз в момент ее большого перелома. Давно уже в ней отмирал обязательный классицизм и окончательно отмер под реалистическим натиском передвижников. Вместе с незабвенным графом И. И. Толстым пришли к руководству Репин, Куинджи, Шишкин, Чистяков, Беклемишев, Петр Мясоедов (великий учитель перспективы). В прежние архичиновничьи времена Малявин вряд ли получил бы при окончании Академии звание: для этого обязательно требовался диплом о прохождении шести классов гимназии.
А когда было у Малявина время подготовиться по алгебре, геометрии, физике и химии? Знал он только Закон Божий, да и то сомнительно, по отрывкам из шестипсалмия. Зато на свою живописную работу был «лют». Очень редко бывает, чтобы талантливые люди, а особенно русские, знали цену, тяжесть и сладость упорного, постоянного труда Мужицкая душа Малявина эту страду понимала глубоко. Поглядите на его даже теперешние карандашные рисунки: какая изумительная чистота, какая прелестная, индивидуальная красота линии. Это не дается без огромной работы.
И как хорошо верить в собственный труд. Тут кстати и приходится обещанный мною анекдот.
(цела ли наша замечательная эрмитажная коллекция?). Малявин был потрясен. Опомнившись от новизны и силы впечатления, он, однако, сказал:
— И я так смогу, если захочу.
На это Беклемишев возразил с пленительной улыбкой:
— Сделайте, дорогой мой, хоть в десять раз меньше, и мы вам в ножки поклонимся.
Только спустя год Малявин признался своему учтивому ментору:
— Да, это невозможно. Уж я лучше попробую по-своему.
Беклемишев был очень доволен:
— Это и есть самое главное, — сказал он.
А еще через год, на последнем конкурсном испытании в 1899 году, Малявин взял да и выставил свой красный «Смех».
С чем сравню появление этой великолепной картины, от которой, кстати, мы и ведем двадцатипятилетие художественной работы Малявина? Разве только — слабо говоря — с бомбой, разорвавшейся в циркулярном зале чинной Академии на Васильевском острове. По тогдашним временам это был скандал неслыханный и настолько длительный, что живые его отголоски я застал в Петербурге, приехав туда в 1900 году. Стыдливые академики дали звание Малявину не за эту картину, а за портрет молодого князя Оболенского. Даже дерзновенный Дягилев, благоразумно оберегая свой щекотливый тыл, отказался взять «Смех» на передвижную выставку «Мира искусства».
А уходя, уносили на лицах малявинскую улыбку, а в сердцах-сделанную в один день славу.
Она была выставлена в 1900 году на Международной выставке в Париже. Ее хотел купить Люксембургский музей. Малявин задорожился. (Другая его картина все-таки попала в это хранилище совсем недавно.) Купила ее Национальная венецианская галерея, где она и хранится до сего дня в «Русском отделе».
Смешно. Есть русская веселая поговорка: «Дурак красному рад». В годы первоначального успеха малявинских баб назревала первая, малая революция. Так вот: молодые неучащиеся люди и все курсята потянулись на поклон к Малявину. «Ваша картина — пророчество! Этот красный смех! Товарищ позвольте пожать вашу честную, правую, гениальную руку».
Примечания
Впервые — РГ. 1924. 18 ноября. № 176; 19 ноября. № 177; 20 ноября. № 178. Подпись: Али-Хан.
Статья написана Куприным к персональной выставке Малявина в парижской галерее Шарпантье (1924).
Филипп Андреевич (1869–1940) — живописец, график, мастер экспрессивных композиций с изображением крестьян. Окончил петербургскую Академию Художеств, в которой с 1894 г. занимался в мастерской Репина. С 1903 г. — член Союза русских художников. Был избран академиком живописи. В 1920 г. на Всероссийской конференции являлся делегатом от Союза русских художников. Рисовал с натуры портреты Ленина и Луначарского в Кремле. В 1921–1922 гг. участвовал в выставках «Мира искусства» и Ассоциации художников революционной России (АХРР). В 1922 г. получил разрешение Луначарского на организацию своей выставки за границей, вывез из России почти все свои полотна и немедленно объявил о разрыве с Советской Россией. Жил в Париже, затем в Ницце. Персональные выставки Малявина были организованы в Праге, Белграде (1933), Ницце (1933, 1937), Лондоне, Стокгольме (1935). В 1940 г., находясь в Бельгии, попал в немецкий плен, подозревался в шпионаже. Доказав, что является лишь художником, был отпущен. Похоронен на городском кладбище в Ницце.
Богданов-Бельский Николай Петрович (1868–1945) — русский художник-передвижник. С 1921 г. жил в Латвии.
Поворотным ключом его жизни явился академик Беклемишев. — Беклемишев Владимир Александрович (1861–1920) — скульптор, профессор. Обстоятельства знакомства Беклемишева с Малявиным описаны Куприным неточно.
…с незабвенным графом И. И. Толстым… — Толстой Иван Иванович (1858-?), граф — нумизмат и археолог. Президент Академии художеств. Способствовал основанию и устройству Русского музея Александра III в Санкт-Петербурге. После Октябрьского переворота эмигрировал.
Петр Мясоедов — Мясоедов Григорий Григорьевич (Куприн ошибочно указывает имя) (1835–1911) — живописец; за картину «Заклинание» в 1870 г. получил звание академика. Основатель Товарищества передвижных выставок.
«Смех». — Представленная на конкурс картина «Смех» только благодаря вмешательству Репина была засчитана как дипломная работа, что дало Малявину право на звание художника.
Стыдливые академики дали звание Малявину не за эту картину, а за портрет молодого князя Оболенского. — Куприн неточен. Звание художника Малявину принесла именно картина «Смех».
–1929) — театральный деятель, редактор-издатель журнала «Мир искусства».
Она была выставлена в 1900 году на Международной выставке в Париже. — В 1900 г. на Всемирной выставке в Париже картина «Смех» была удостоена Золотой медали.