Глава XIII. БЕЛАЯ ЛОШАДЬ
Она сказала "до свидания", встала с персидской оттоманки и ушла быстрыми, легкими шагами.
Я думал, что она вскоре вернется, чтобы объяснить мне причину этого внезапного и резкого прощания. Я сидел и ждал. Она медлила, а я молча вспенивал, взвинчивал в своей душе ненависть. В этом мелком, беспричинном и бессмысленном озлоблении я уже готовил ей новые, ядовитые обиды. Я собирался высказать ей грубо мое мнение о ее благотворительных экранах и вообще о ее кустарной филантропии: "В основе все это ложь, фальшь и лицемерие. Это нечто вроде копеечных евангелий, приносимых старыми английскими . девами в тюрьмы и публичные дома; взятка богу, свеча, поставленная перед иконой неумолимым ростовщиком, страховка трусливого богача против будущего народного гнева, а в лучшем случае,- это всего лишь детская клистирная трубка во время пожара..."
Я еще хотел рассказать ей об одной жестокой сцене, происшедшей между Львом Толстым и Тургеневым и чуть не доведшей их до дуэли. Во всяком случае, после нее великие писатели остались надолго врагами. Во время завтрака у Толстых Тургенев с неподдельным восхищением говорил живописно о том, как английская гувернантка приучает его побочную дочку, Полину, к делам благотворительности.
- Каждое воскресенье,-умиленно говорил Тургенев,- они обе идут на самые жалкие окраины города, в хижины нищих, в подвалы бедных тружеников, на чердаки горьких неудачников... И там обе они смиренно и самоотверженно занимаются целый день починкой и штопкой их убогого белья. О, как это трогательно, прекрасно и просто. Не правда ли?
Тогда Толстой вскочил из-за стола, стукнул кулаком и воскликнул:
- Какое лицемерие! Какое ханжество! Какое издевательство над нуждой!
Тургенев ответил жестким словом и выбежал из дома. Дуэль едва-едва удалось предотвратить.
Но это не все. В душе моей кипели ревность и обида. Я готовился упрекнуть Марию ее всегдашним влечением к простолюдинам, к плебсу, к морским и уличным бродягам, к первобытной силе, к грубому здоровью, к чему всегда тянет пресыщенных женщин, как тянуло, например, гордых римских матрон...
Но Мария не приходила... Друг мой! Она так и не вернулась... Не вернулась никогда. Послушай меня - никогда!
У меня хватило мужского самообладания: я одолел в себе страшное желание постучаться к ней в комнату. Я решил поехать к себе на завод. Завтра вечером, думал я, она заедет за мною. Тогда мы объяснимся. Может быть, я был неправ перед нею? Я могу извиниться. Женщинам надо прощать их маленькие причуды. А не приехать она не может. Это сверх ее сил. Любовь ее ко мне - это даже не любовь, а обожание.
С такими мыслями я проходил в переднюю мимо царственного, великолепнейшего павлина, переливавшегося всеми прелестными оттенками густо-зеленых и нежно-синих красок. Вдруг меня качнуло мгновенное головокружение, и я остановился перед экраном, чувствуя, по сердцебиению и по холоду щек и губ, что бледнею. В памяти моей вдруг пронеслись недавние слова Марии:
- У павлина нет ничего, кроме его волшебной красоты. Это существо надменное, мнительное, глупое и трусливое да вдобавок с пронзительным и противным голосом.
- Черт возьми! Не обо мне ли это сказано? Хорошо еще, что красотою я не блещу.
И очень поспешно сбежал я с винтовой дубовой лестницы. Но на другой день моя влюбленная Мария не заехала и не дала ничего знать о себе и на третий день.
На четвертый день я, совсем унылый, робкий, покаянный, решился пойти на Валлон д'0риоль. Сам себе я казался похожим на мокрого, напроказившего пуделя или на недощипанного петуха.
Мне отворила дверь эта проклятая змея Ингрид, эта бешеная колдунья. Я вошел в ателье и спросил:
- Дома ли мадам Дюран?
- Мадам Дюран уехала три дня назад. Но она приказала мне быть в вашем распоряжении.
Я спросил ехидно и сердито:
- Она мне подарила вас?
- Совершенно верно. Подарила до вашего или до ее распоряжения. Итак, господин, я готова вам служить.
Я ответил:
- Если бы я и знала его - все равно я бы не сказала вам.
И какие дерзкие, какие ослепительно гневные глаза выпятила на меня эта белокурая дьяволица, эта маленькая, никогда не доступная моему пониманию помесь ангела с чертенком!
- Вы свободны! - так я крикнул ей и побежал. На бегу мелькнул мне боком в глаза блистательный павлин. От злобы и отчаяния, душивших меня, я невольно, но очень громко хлопнул дверью, и когда лестница вся загудела, я успел расслышать голос маленького чудовища:
- Imbecile!12
Мария по-прежнему не давала о себе знать. Наконец недели через две я получил от нее письмо.
"Милый Мишика, благодарю тебя за то великое счастье, которое ты мне дал. Все это время я думала о тебе, о себе и о нашей любви. Бог знает каких усилий мне стоило, чтобы не сорваться, не полететь к тебе с первым попавшимся поездом. Наконец я поняла, что нам нельзя жить ни вместе, ни близко друг от друга. Что-то есть в нас такое, что постоянно разъединяет нас и мешает нам жить в полном счастии, а всякие поправки, всякие новые пробы и испытания повлекли бы новую и все более сильную вражду. Пишу тебе из маленького городка "Белая лошадь". Я ошиблась, когда воображала его в таком поэтическом и величественном виде. Здесь почти две тысячи жителей, английские отели, проводники, живописные виды, фотографы и даже лаун-теннис. Завтра я покидаю Европу. Мы больше не встретимся, и мой дружеский совет - забудь обо мне совсем и как можно скорее. Прощай. Целую тебя.
Твой друг Мария".
И постскриптум:
"Я знаю: ты некорыстолюбив и горд, но если тебя постигнут нужда или несчастие, обратись от моего имени к директору завода г. Ремильяк. Он охотно придет тебе на помощь.
Марию так просто доверчиво, пламенно и послушно, как любил ее матрос Джиованни, этот прекрасный суперкарго? Да! Из разного мы были теста с этим итальянцем.
Или в самом деле меня сглазил проклятый павлин?
1929
Примечания
1 Печатается по Куприн А. Повести и рассказы. Мн., "Маст. лiт.", 1974 472 стр.
3 Спроси у отца (неаполит. диалект)
4 Прочь! (от франц. soiter)
5 О, мой вор, мой очаровательный вор! (франц.)
6 нечто от "мишики" (франц.).
8 Гарсон, счет! (франц.).
9 Вероятно: Voire! (франц.) - вот как!
10 прозвище (франц.).
11 постоялый двор (ог франц. auberge).