Неизвестный Куприн
Книга, соединившая в себе "несобранное" литературное наследие Александра Ивановича Куприна, несомненно, привлечет внимание почитателей его таланта и всех, кого интересует история Русского Зарубежья. Масштабы вновь открывшегося литературного наследия писателя и в самом деле впечатляют: почти две сотни текстов, написанных в 1919-1933 гг. для русских периодических изданий Эстонии, Финляндии, Латвии и Франции и никогда более не переиздававшихся, составили внушительный объем более чем в 600 страниц. В их числе сочинения разных жанров, прежде всего малая проза, портреты выдающихся современников - Александра III, Л. Толстого, Л. Андреева, З. Пешкова, Н. Гумилева, В. Д. Набокова, В. Савинкова, А. Колчака, П. Врангеля, Ф. Малявина, С. Сорина, М. Арцыбашева и др. Однако главное место в книге занимает Куприн-публицист.
Читатель, привыкший к образу демократа и гуманиста, благодушного классика и жуира, выписанного ангажированными мемуаристами и советскими биографами, с удивлением обнаружит, сколь далек этот сусальный образ от прототипа - идейного монархиста и консерватора, противника демократии и плюрализма, страстного защитника Белой идеи, не всегда соблюдающего нормы корректности в полемике с оппонентами. Разоблачительные характеристики Ленина, Троцкого или Горького, к личностям которых Куприн неоднократно возвращался в первое десятилетие жизни на чужбине, пожалуй, и поныне сохраняют ценность, в целом же нужно признать, что большая часть его публицистики, написанной "на злобу дня", ныне понятна лишь специалистам, но не широкому читателю. Не зная исторического контекста, весьма затруднительно оценить ее достоинства. Самый характерный пример в этом отношении - околопушкинская полемика Куприна с В. Ходасевичем, развернувшаяся в мае-июне 1924 г. Скупой сопроводительный комментарий совершенно не раскрывает ее подоплеку, оставляя не проясненными мотивы бурной печатной рефлексии Куприна на вполне безобидную стихотворную публикацию поэта.
У читателя сразу же возникают вопросы о причинах столь радикальной идейной трансформации писателя и о его новой роли в общественно-политической жизни Зарубежья. Неведома нашему современнику история "Русской газеты" и наследовавшего ей "Русского Времени" (1923-1928), избранных Куприным для проповеди своих взглядов. Наверное, следовало бы определить место этих изданий в печатной жизни русского Парижа и прояснить их позицию в противостоянии газете "Последние новости", в котором столь активно участвовал Куприн. К сожалению, ничего, кроме смутного намека на противостояние писателя "левому журнализму" (?), из сопроводительных пояснений книги извлечь невозможно.
негативную реакцию в пишущей среде вызывал и их редактор А. И. Филиппов (1882-1942). В одном из писем к отцу, П. Б. Струве (5 мая 1924), Г. П. Струве, например, писал: "Работа моя в "Русской газете" прекратилась. Я этим доволен, так как, хотя 250 фр<анков>, которые я там получал, для меня имеют значение, работать с таким отъявленным хамом, как Филиппов, и в такой, в общем, некультурной газете, было неприятно". Много лет спустя, в конце 50-х, ретроспективно оценивая роль этих изданий в формировании правого крыла эмиграции, Г. П. Струве признавал: "Выходившая некоторое время в двадцатых годах "Русская Газета" А. И. Филиппова в счет идти не могла".
Эту одиозность констатировали и другие современники - В. Ходасевич, Б. Лазаревский и С. Мельгунов; от сотрудничества с филипповскими газетами публично отказывался И. Бунин, а скорое общее забвение, последовавшее за их закрытием, еще раз свидетельствует, что выбор Куприным печатной трибуны был не самым безупречным с общественно-литературной точки зрения.
К сожалению, этого знания читатель лишен, и ему, без сомнения, придется поломать голову над последней биографической метаморфозой - возвращением писателя в сталинский СССР.
Хотелось бы уяснить и хронологические рамки издания. На обложке тома указано "1919-1934", хотя на самом деле завершающая его статья ("Иван Сергеевич Шмелев") датируется концом 1933 г. При этом библио-исторический комментарий составителя еще более запутывает эту ситуацию, объявляя, что "в настоящее издание вошли тексты А. И. Куприна, написанные им в эмиграции (октябрь 1919 - май 1937)".
Изучение комплектов газет "Русская газета" и "Русское время" дает возможность указать на отсутствие в книге целого ряда статей, почему-то в нее не попавших: "Медвежье благословение" (1 февраля 1925), "Прелестный принц" (22 февраля 1925), "Улицы" (3 июня 1925), "Собачья улыбка" (25 августа 1925), "Сердолик" (26 октября 1925), "Бальт" (3 января 1926), "Свободный цирк" (10 июля 1926), "Вечная книга" (7 октября 1927), "Елка" (24 декабря 1927) и др. Если прибавить к этому списку купринские публикации в парижском театральном журнале "Театр и жизнь" за 1928-1931 гг., вовсе не учтенные составителем ("Синема", "Великий Немой" и "Праздник русской журналистики"), то вопрос о репрезентативности издания представляется не столь уж бесспорным. По-видимому, в любом случае все вольные или невольные лакуны заслуживали того, чтобы быть оговоренными в комментариях и составить отдельный библиографический список.
в книгу, понимаешь, что далеко не все они точны. Не соответствует действительности и заявление комментатора о том, что при републикации в купринских текстах исправлены все опечатки и явные описки. Можно усомниться в том, что известный петербургский ресторан имел отношение к производителю йогурта, фирме "Данон" (с. 654), а не именовался по фамилии своего владельца Донона. Точно так же и инициал в заголовке купринского очерка "У Б. А. Старевича" следует признать незамеченной опечаткой. Мультипликатора Старевича, с которым как минимум дважды встречался Куприн в 1925-1928 гг., звали Владислав, а не Бронислав (с. 751).
Перечень подобных ошибок можно было бы расширить, но еще более досадно, что они приумножены неверными комментариями. Вот два, взятые почти наугад, примера: В. Д. Набоков был убит не 22 марта 1922 г. (с. 682), а шестью днями позже. Отчество В. Бурцева, в чьей газете "Общее дело" Куприн начинал свою карьеру публициста в Париже, - не Павлович (с. 703), а Львович.
При чтении книги возникает и еще одно недоумение, связанное с названием книги. Разумеется, публикатор вправе воспользоваться любым из заголовков статей, вошедших в книгу. Однако в данном случае семантика формулы "Голос оттуда" явно не соответствует историческим реалиям. Дело в том, что эмигрантская пресса вела рубрику под этим названием для частных, зачастую доставленных нелегальными путями сообщений из СССР, что придавало им вполне определенную смысловую окраску как сообщений "с того света" или из преисподней. Поэтому столь вольная перемена коммуникативного направления не кажется оправданной и лишь дезориентирует сегодняшнего читателя.
РАШИТ ЯНГИРОВ
© "Русская мысль", Париж, № 4281, 05 августа 1999 г.