Глава 3
На революционной волне
Первая русская революция представляет собой целую историческую полосу в жизни нашей страны и является важным этапом в борьбе рабочих и крестьян России за свое освобождение.
Революция 1905—1907 годов была серьезной школой политического воспитания масс, она пробудила к историческому творчеству, к борьбе миллионы простых людей, до основания потрясла устои царского режима и нанесла первый удар по господству помещиков и капиталистов. События первой русской революции оказали огромное влияние и на развитие русской литературы. Писатели-реалисты в значительной степени под влиянием Горького, а главное — под воздействием революционных событий становятся выразителями общенародного социального протеста. Они поднимают свой голос в защиту человеческого достоинства, попираемого господствующими классами, подвергают резкой критике социальную иерархию во всех областях жизни. Сама постановка проблемы освобождения человека была глубоко прогрессивной, ибо царский строй всячески унижал человеческую личность. В творчестве писателей-«знаньевцев» широко разрабатывалась тема простого человека, в котором проснулось демократическое сознание.
Обличение реакционного режима было одним из ярких проявлений подлинного патриотизма писателей-демократов, ибо критика велась в интересах огромного большинства народа, в интересах развития подлинной национальной культуры.
Н. Н. Тимковский в 1906 году в журнале «Новое слово» выступал против реакционеров, называвших себя патриотами: «Они кричат, что любят русский народ, — зачем же они бьют его, истязуют, разоряют, преследуют его угрозами, карами и делают из его жизни каторгу? Разве так поступают любящие люди? И какую же Россию они любят? Ту ли, которая работает до кровавого пота на родных полях, добывая для России хлеб, на фабриках, заводах, рудниках, в бесчисленных мастерских, или ту Россию, которая сидит в канцеляриях, издает циркуляры, катается в каретах, ворочает миллионами?..»
Автор называет представителей этой второй России «фальшивыми патриотами», которые громко кричат: «Ура, за Русь Святую!» — а в сущности с полным безразличием относятся к России, работающей «на полях, па фабриках и в мастерских»<1>.
«Движение самих масс» не могло не влиять на молодое поколение писателей реалистов, хотя им были неясны конечные политические и экономические цели этого движения. Революционная эпоха расширила круг их общественных интересов, усилила их стремление изучить жизнь самых различных слоев русского общества. Борьба народа как бы повышала жизненный тонус этих писателей, чувство ответственности перед родиной, усиливала остроту их взгляда. Крестьянство, полупролетарское ремесленное население городов, мещанство, буржуазия, военная среда — все эти классы и прослойки русского общества являются объектом художественного исследования для писателей-реалистов.
— жизнь и борьба рабочего класса — ими мало затрагивается. В этом сказывается известная социальная ограниченность данной группы писателей. Лишь пролетарские художники слова, А. М. Горький и А. С. Серафимович, показывали класс, который был призван историей идти в авангарде освободительного движения. Глубина изображения жизни в революционную эпоху зависела от понимания исторической роли пролетариата.
Нельзя сказать, что жизнь рабочего класса совершенно выпала из поля зрения представителей критического реализма. Но в их не очень многочисленных описаниях жизни пролетариата не было главного — глубокого понимания начатой им революционной борьбы.
В то время как пролетариат, руководимый большевистской партией, боролся за свержение самодержавия, многие писатели-реалисты сводили смысл рабочего движения к экономическим требованиям («Бирючий остров» А. Кипена). В других же произведениях о пролетариате («В октябре» того же Кипена, в драмах Юшкевича «Голод» и «Король», в повести «В стране отцов» Гусева Оренбургского) революционный пафос борьбы с самодержавием снижался схематизмоми отвлеченностью образов положительных героев.
Создание образа главного героя современности — носителя социалистических идеалов — было не под силу писателям — критическим реалистам, ибо они не понимали, что восходящий класс — пролетариат — является главной силой, ведущей весь народ к коренным общественным преобразованиям. Тем не менее писатели-реалисты на пороге первой русской революции делали большое и важное дело. Создаваемые ими образы людей, протестующих против жестокой и несправедливой жизни, как бы подготавливали появление в литературе героя, видящего историческую перспективу, имеющего ясную социальную цель.
Когда писатели-реалисты обращались не к пролетариату, а к другим классам и прослойкам русского общества, то разрыв между создаваемыми образами и важнейшими запросами действительности был значительно меньшим. Они лучше знали провинциальную и крестьянскую Россию и видели, как растут идеи сопротивления в этой многомиллионной массе. Нередко они с большой силой воссоздавали настроения стихийного недовольства, охватившие трудовое население огромной страны, переживания личности, восстающей против социального зла и стремящейся слиться с народом.
«В стране отцов». Сам бывший священнослужитель, Гусев-Оренбургский анализирует сложную, мучительную ломку сознания священника, который не может согласовать проповедь христианской покорности и смирения с волчьими законами буржуазного общества. Отец Иван порывает с церковью и ищет новых путей. Но крестьянский вожак Алексей и в особенности социал-демократ Васенька нарисованы схематично. Писателю оказалось не под силу создать вдохновенные образы борцов за свободу, несущих в народ призыв к восстанию.
Автобиографические элементы тоже знамение времени. Писатели-реалисты решали в эти годы вопрос — с кем и куда идти? Идейные искания персонажей нередко были отражением исканий самого автора. О том, как сложно было решить вопрос о выборе пути людям, еще тесно связанным с кодексом буржуазных взглядов и принципов, говорит трагическая судьба ряда крупных русских писателей, не выдержавших первых испытаний и оказавшихся в лагере реакции после поражения первой русской революции и эмигрировавших после победы Октября.
Писатели критического реализма не имели сколько-нибудь четкой революционной программы, они выражали идеи общенародного протеста, ратовали за широкие гражданские права угнетенных сословий. Лагерь демократической литературы представлял собой социально пестрое явление, в него входили писатели различных общественных и политических взглядов. Тем не менее лучшие произведения писателей-«знаньевцев» играли революционизирующую роль. В период с 1904 по 1907 год было издано 19 сборников «Знание», общим тиражом свыше 700 тысяч экземпляров.
Особенно острыми произведениями были: «Поединок» Куприна, «На войне» Вересаева, «Полевой суд» и «Лес разгорался» Скитальца, «В октябре» Кипена, «В стране отцов» Гусева-Оренбургского, «Терновый куст» и «Ледоход» Айзмана, «Евреи» и «Голод» Юшкевича, «Мужики» Чирикова. В этих произведениях ставились важные вопросы жизни различных слоев русского общества накануне первой русской революции. Произведения художников критического реализма по своим идеям и языку были доступны массам.
Мы уже отмечали большое влияние Горького на творчество многих писателей-«знаньевцев».
российского мещанства, ренегатствующей интеллигенция. Широкое привлечение Горьким к сборникам «Знание» писателей-реалистов имело огромное значение для роста и сплочения демократической литературы. В своих воспоминаниях Н. Телешов говорит о той «общественной встряске», которую произвел в литературе Горький.
«Его рассказы, бодрящие и непокорные, облеченные в красивую, яркую форму, с загадочной, как и он сам, заманчивой перспективой, насыщенной буйной волей и уверенностью, что человек все может, являлись как нельзя более кстати в то нелепое и гнетущее время...»<2>
Творческий опыт самого Телешова — очень яркий примертого, как воздействовала на передовых писателей эта «буйная воля» Горького. В «Песне о трех юношах», в «Живом камне» слышатся те же мотивы самоотверженной любви к народу, которые уже прозвучали в «Песне о Соколе». Герои легенд Телешова, подобно Данко, смело идут на смерть ради блага людей. Даже такой далекий от революционного мировоззрения писатель, как И. Бунин, в стихотворении «Джордано Бруно», напечатанном в четырнадцатом сборнике «Знание» за 1906 год, провозгласил хвалу мужественному борцу с деспотизмом и тиранией. «Умерший в рабский век, бессмертием венчается — свободным».
Далеко не все то, что Горький помещал в сборниках «Знание», полностью удовлетворяло его. Он стремился направить творчество участников «Знания» в сторону пролетарской борьбы, заинтересовать их новым читателем, нетерпеливо ждущим ответа на жгучие вопросы освободительного движения. Однако Горький должен был постоянно учитывать идейные возможности писателей-реалистов, влияние событий на их настроение. Большинство «знаньевцев» было временными союзниками революции, но не ее убежденными борцами.
«Дни свободы», «На тракту»), Н. Тимковский («Страшный день»), Н. Телешов («Начало конца»), И. Шмелев («Гражданин Уклейкин»), Д. Айзман («Терновый куст»), С. Сергеев-Ценский («Молчальники») и многие другие. Было бы глубоко несправедливым недооценивать значение этих произведений, появившихся в разгар борьбы. Они были важны своей актуальностью, тем, что привлекали внимание всех честных людей к революционным событиям, пропагандировали борьбу с насилием.
Произведения, печатавшиеся в сборниках «Знание», с большим интересом, сочувственно воспринимались демократическим читателем. «В книжках» «Знания»,— справедливо отмечали «Одесские новости», — как в фокусе, концентрируется все, что есть лучшего в современной русской беллетристике»<3>
Куприн с его крепким реалистическим талантом, жизненным опытом, социальным пафосом занял одно из первых мест в этой плеяде писателей демократов, сплоченных великим Горьким.
подлинным художником гражданином. Активному вмешательству Куприна в революционные события способствовало и то, что он находился в тех местах, где эти события приняли особенно драматический характер: в конце 1905 года писатель поселяется в Балаклаве и часто наезжает в Севастополь.
Севастопольская военщина, уже враждебно настроенная по отношению к автору «Поединка», приходит в ярость после опубликования его корреспонденции-очерка о подавлении восстания матросов на крейсере «Очаков». Чтение на благотворительном вечере в Севастополе отрывков из «Поединка» произошло в бурной обстановке. Публика разделилась на два лагеря. В общем хоре голосов сталкивались одобрительные и негодующие возгласы. Для устроителя вечера, отставного генерала Н. Лескевича, не знавшего, очевидно, содержания «Поединка» и критических отзывов о нем, все это было неприятной неожиданностью. Он заявил Куприну: «Вы оскорбили всё офицерство, вы черт знает что читали!»
Куприн спокойно ответил:
«— Если господа офицеры чувствуют себя оскорбленными, я готов дать им удовлетворение. Мой адрес: Балаклава, гостиница „Гранд-отель“.
— Драться! Я сам буду с вами драться,— воскликнул генерал»<4>.
Этот скандал был лишь началом севастопольских бед Куприна. За три дня до чтения в петербургской газете «Наша жизнь» появился упоминавшийся нами очерк писателя о восстании на «Очакове». Куприн был свидетелем бесчеловечной жестокости, проявленной царскими сатрапами при подавлении восстания. Отклик писателя на эти события стал самым смелым гражданским актом в его общественно-литературной деятельности.
Очерк «События в Севастополе» (1905) написан тотчас же после разгрома «Очакова», когда ветер еще не успел развеять черные клубы дыма, нависшие над местом гибели корабля. Поэтому весь очерк насыщен пережитым волнением и гневом.
Написан он в сурово-лаконичной и острой манере. Даже в периодически повторяющихся картинах гибнущего корабля писатель сдержан в эпитетах, передает очень простыми словами драматизм происходящего. «Когда пламя вспыхивает ярче, мы видим, как на бронированной башне крейсера, на круглом высоком балкончике вдруг выделяются маленькие черные человеческие фигуры». Краски наложены очень скупо, с выделением двух цветов — багрового, кровавого цвета пламени и черного цвета воды. Эти две краски выступают в их резкой контрастности, создавая четкую, рельефную и зловещую картину.
Кровавому палачу, адмиралу Чухнину, писатель дает лишь краткую характеристику: «Это тот самый адмирал Чухнин, который некогда входил в иностранные порты с повешенными матросами, болтавшимися на ноке». Но Куприн не хотел придавать ничтожному образу адмирала-палача какую-то «демоническую» силу. «Нет, пусть никто не подумает, что адмирал Чухнин рисуется здесь в кровавом свете этого пожара, как демонический образ. Он просто чувствовал себя безнаказанным».
— вот смысл значения слова «безнаказанный». И когда Куприн пишет, что «душит бессильная злоба, сознание беспомощности, неудовлетворенная, невозможная месть», то не исполнитель Чухнин вызывает эту праведную и бессильную ярость, а тупая неподвижность российского мещанства, его животный эгоизм, дающие возможность реакционной клике учинять расправу наднародом. Ненавидя мещанство, Куприн обращается со словами благодарности к писателю, который глубже и беспощадней других вскрыл мещанскую психологию:
«Великое спасибо Горькому за его статьи о мещанстве. Такие вещи помогают сразу определяться в событиях. Вдоль каменных парапетов Приморского бульвара густо стояли жадные до зрелищ мещане. И это сказалось с беспощадной ясностью в тот момент, когда среди них раздался тревожный, взволнованный шепот:
— Да тише вы! Там кричат!
И стало тихо, до ужаса тихо. Тогда мы услыхали, что оттуда, среди мрака и тишины ночи, несется протяжный высокий крик:
— Бра-атцы!..»
— вот чувства, владевшие зрителями-мещанами в описаниях Куприна. На крейсере лопается раскаленная броня, вылетают из гнезд стальные заклепки. Эти звуки похожи на частую стрельбу. И тогда испуганные мещане шарахаются в сторону. Но любопытство берет верх, и они снова возвращаются на набережную.
В очерке о севастопольских событиях Куприн попытался показать воздействие трагедии «Очакова» и на солдат. Но сделал он это довольно робко, описывая лишь некоторые внешние проявления солдатских переживаний. Солдаты литовского полка, пришедшие на Приморский бульвар, — «маленькие, серенькие, жалкие». «Корявый солдатик», которому кто-то сказал: «Ведь это, голубчик, люди горят», в ответ лепечет трясущимися губами: «Господи, божемой, господи, божемой».
Но вот к рядовым подходит офицер. В его тоне молодцеватость и что-то заискивающее. «Это еще что-о, братцы! А вот когда дойдет до носа — там у них крюйт-камера, это где порох сложен,— вот тогда здорово бабахнет!..»
В ответ на слова офицера солдаты поворачиваются к нему спиной. И писатель комментирует их душевное состояние: «Настроение солдат подавленное. Хотелось бы думать — покаянное».
Этими словами писатель заканчивает очерк, тем самым придавая им особое значение. Конечно, многие солдаты должны были горько каяться из-за того, что стали невольными участниками зверской расправы. Но вряд ли одни только мучения совести сжимали сердца людей в серых шинелях, когда они наблюдали страшную гибель таких же крестьян, как они сами...
«Очакове» — о попытках властей использовать трагедию восставших матросов для провокационных целей. В конце очерка «События в Севастополе» сказано:
«О травле жидов, социал-демократов, которая поднялась назавтра и которая — это надо сказать без обиняков — исходит от победоносного блестящего русского офицерства, исходит вплоть до призыва к погрому, — скажу в следующем письме...» В очерке «События в Севастополе» Куприн уже отметил, сколь безукоризненным по отношению к мирным жителям Севастополя было поведение восставших матросов и сколь провокационными были действия властей.
Газета «Крымский вестник» непосредственно после гибели «Очакова» напечатала статью, провокационно извратившую сущность севастопольских событий. Статья, навязанная газете официальными кругами, вызвала всеобщее возмущение. «Вы не смоете грязь, в которую окунулась редакция,— писала газета «Крым».— Мы живем в такое время, когда нельзя оправдывать себя только ссылкой на давление администрации. Общество требует от вас подробного объяснения»<5>.
Куприн не был склонен слишком сурово осуждать «Крымский вестник». В очерке «События в Севастополе» он саркастически заявлял: «Я не смею судить редактора г. Спиро за то, что в нем не хватило мужества предпочесть смерть насилию над словом. Для героизма есть тоже свои ступени. Но лучше бы он попросил авторов, адъютантов из штаба Чухнина, подписаться под этой статьей. Путь верный: подпись льстит авторскому самолюбию...»
— очевидно, из-за преследований, которым подвергся после опубликования очерка «События в Севастополе».
Для позиции Куприна в эти дни чрезвычайно характерно его участие в спасении матросов «Очакова», сумевших добраться до берега. Об этом есть свидетельство самого художника — написанный им позднее, в 1918 году, рассказ «Гусеница». Собственно, пафос этого рассказа в прославлении свободолюбивой русской женщины. Но сюжет имеет непосредственное отношение к событиям в Севастополе и в известной степени автобиографичен.
Для определения характера и демократических привычек писателя интересна здесь его, окрашенная юмором, самооценка, данная в третьем лице. «Да, впрочем, какой он был писатель, — говорит безымянный агроном, от лица которого ведется повествование. — По целым суткам пропадал с рыбаками в море, а вернутся они с улова белуги — налопаются белого вина, как лошади, и ходят гурьбой, обнявшись, по набережной и орут самыми недопустимыми голосами дурацкую песню в унисон:
Ах, зачем нас забралив солдаты,
Посылают нас на Дальний Восток?
Что вышли ростом на лишний вершок».
В рассказе описывается история спасения десятерых матросов с «Очакова».
Матросы прячутся на даче у Мурузовой — женщины благородной и смелой. Обстановка осложняется тем, что ее муж, бывший «революционер», и его друзья либерального толка раскисли от сознания опасности. «Но тут, спасибо, выручил вот этот самый, что называл себя писателем. Явился черт его знает от куда, весь в рыбьей чешуе, по с водкой, с колбасой, с таранью и жареной камбалой. И грубый какой! «Нечего, говорит, вам здесь петрушку валять. Ну-ка, ребятушки, тяпнем после трудов праведных!..» Если бы вы только видели, как они накинулись на еду и с каким наслаждением пили водку».
Далее агроном рассказывает, как писатель взялся отвлечь внимание городового Федота. «Но опять помог писатель. Он сказал: «Я разрешу все самым простым способом. Я заволоку Федора в низок к македонцу, спрошу побольше вина и усажу его с Колей Констанди играть в домино. Верьте мне, что до конца смены он не оторвется. А сам пойду к приставу и буду всю ночь слушать его вранье, каким был он на Кавказе джигитом. Он, дурак, думает, что я все это в газетах опишу».
Показателен и тот факт, что незадолго до трагедии «Очакова» Куприн познакомился с лейтенантом Шмидтом, который с восхищением отзывался о «Поединке»<6>.
Преследования Куприна начались с приказа адмирала Чухнина о выселении писателя «в двадцать четыре часа» из пределов «севастопольского градоначальства». Но тут же срок выселения был продлен на три дня — для вручения Куприну повестки судебного следователя о привлечении его к судебной ответственности по статье 153-б за корреспонденцию, которая «от начала до конца направлена к несправедливому опорочению... должностного лица»<7>.
В дальнейшем Чухнин расширил и «обобщил» свои обвинения. Переведя «дело» Куприна в санкт-петербургский окружной суд, он обвинял писателя в том, что тот хотел возбудить ненависть к нему, как «представителю правительственной власти»<8>.
Как видно, удар, нанесенный Куприным флотским «держимордам», был весьма чувствительным, ибо писатель долгое время подвергался преследованиям. В конце 1905 года, после допроса у следователя в Балаклаве, с него была взята подписка о невыезде из Петербурга. А через несколько месяцев, когда он пытался временно пожить в Балаклаве, его немедленно выселили. «Лишь после намеков на «благодарность» пристав разрешил Куприну пробыть в Балаклаве один час»<9>.
Куприн первоначально отнесся к этому злоключению «философски». В письме к Ф. Д. Батюшкову он рассказал о нем в шутливых стихах:
В Балаклаву точно в щелку
Я приехал зря,
Не успел кусок кефали
С помидором проглотить,
Как меня уж увидали,
— фить <10>.
Шутливо-ироническое отношение к произволу, однако, скоро сменилось подавленным состоянием. Куприн был человеком гордым и самолюбивым, а главное, в Балаклаве у него очень успешно шла литературная работа, с этим городом у него были связаны творческие планы. М. К. Куприна писала Батюшкову о подавленном состоянии духа писателя, который намеревался работать в Балаклаве над романом «Нищие» и, расстроенный балаклавскими приключениями, временно отказался от своих планов.
Балаклава стала для писателя «обетованной землей». Трудная и опасная жизнь балаклавских рыбаков была полна своеобразной романтики. Среди тружеников моря, с которыми он быстро нашел общий язык, были интересные типы, яркие характеры.
Писатель постоянно наезжает в Крым, то из Петербурга, то из имения Ф. Д. Батюшкова-Даниловского (Новгородская губерния). Останавливаясь в Ялте и Гурзуфе, он вновь хлопочет, но безуспешно о разрешении на въезд в Балаклаву. Его тянет туда неудержимо, — ведь это город, в котором живут его герои... «Дело», возбужденное Чухниным, к тому времени убитым эсерами, слушалось лишь в апреле 1908 года. Писатель был «приговорен» к штрафу в пятьдесят рублей с заменой «в случае несостоятельности» арестом на десять дней. И Куприн преблагополучно отсидел эти десять дней домашнего ареста.
В годы назревания первой русской революции Куприн отдается работе над своим крупнейшим произведением — повестью «Поединок», которую он начал писать еще в 1902 году. Имя Горького неотделимо от творческой истории этого выдающегося памятника русской литературы. «Горький был трогательным товарищем по литературе, умел вовремя поддержать, подбодрить, — говорил впоследствии Куприн. — Помню, я много раз бросал «Поединок», мне казалось — недостаточно ярко сделано, но Горький, прочитав написанные главы, пришел в восторг и даже прослезился. Если бы он не вдохнул в меня уверенность в работе, я романа, пожалуй, своего так бы и не закончил»<11>.
«Поединок» был напечатан в 1905 году, в шестом сборнике «Знание». Действие повести<12> разоблачить пороки армейской среды, которые он справедливо рассматривал как одно из уродливых проявлений жизни русского буржуазно помещичьего общества в целом, «Поединок» был ошеломляющим ударом по всем порядкам царской России. В годы русско-японской войны В. И. Ленин писал:
«Война разоблачает все слабые стороны правительства, воина срывает фальшивые вывески, война раскрывает внутреннюю гнилость, война доводит нелепость царского самодержавия до того, что она бьет в глаза всем и каждому, война показывает всем агонию старой России, России бесправной, темной и забитой, России, остающейся в крепостной зависимости у полицейского правительства»<13>.
Эта «агония старой России» является основной темой «Поединка». О создании большой вещи Куприн подумывал уже давно. Мысль о произведении, разоблачающем животное существование мещанской уездной России, возникает у него во время поездок в провинциальную глушь и во время пребывания в Зарайском уезде. Весьма любопытен следующий факт: Куприн хотел дать своему роману название «Дачники» — название, которое несколько позднее дал своей пьесе Горький. И дело здесь не в простом совпадении названий. Куприн намеревался в романе «Дачники» нанести удар по «разочарованной» и бездеятельной интеллигенции. Ясно, что для него, как и для Горького, слово «дачники» имело особый смысл.
Первая попытка Куприна написать роман из военной жизни была им предпринята вскоре после крушения надежд на поступление в академию генерального штаба. «Я пишу большой роман «Скорбящие и озлобленные», но никак не могу тронуться дальше 5-й главы», — сообщал Куприн Н. К. Михайловскому в конце 1893 года<14>.
По этому поводу высказывает интересные соображения П. Н. Берков. Он сопоставляет название задуманного Куприным романа и психологические мотивы повести «Лидочка», впоследствии печатавшейся под названием «К славе». Героиня этого произведения, увлеченная эфемерной мечтой об артистической славе, проходит тернистым путем, которым шли многие актеры царской России. Измученная, во всем изверившаяся, ничего не достигшая, она встречается со старым знакомым и рассказывает ему о своей жалкой судьбе. Они должны вновь встретиться, но Лидочка исчезает, вернувшись, видимо, к своей горькой жизни.
П. Н. Берков приводит следующее место из повести, в котором раскрывается душевное состояние героини: «Вам приходилось, господа, слышать, как в церкви возглашают моление: «О всякой душе христианской скорбящей же и озлобленной (курсив наш — А. В.), чающей Христова утешения»? Вот Лидочка-то именно и принадлежала к этим скорбящим и озлобленным. Это самые неуравновешенные люди. Треплет-треплет их судьба и так в конце концов изуродует и ожесточит, что и узнать трудно. Много в них чуткости, нежности, сострадания, готовности к самопожертвованию, доброты сердечной, а с другой стороны — гордость, сатанинская, обидчивая и нелепая гордость, постоянное сомнение и в себе и в людях, наклонность во всех своих ощущениях копаться и, главное, какой-то чрезмерный, дикий стыд».
которые должны были быть присущи герою «Скорбящих и озлобленных».
Нам думается, что из этого, верного в своей основе положения можно и должно сделать и более далеко идущие выводы. В психологической характеристике Лидочки отражены некоторые существенные черты героя всего творчества Куприна. Таким героем был духовно неустроенный интеллигент, не находящий применения своим силам, человек, исполненный «нежности, сострадания, готовности к самопожертвованию», болезненно-застенчивый и гордый и постоянно сомневающийся в себе. Создать роман, в котором сложный психологический анализ занял бы преимущественное место, Куприн на заре своей литературной работы, естественно, не мог. Впоследствии умение проникать в психологию героев действительно стало сильной чертой писателя. Вместе с тем в его произведениях занимали все более важное место социальные проблемы, социальные обобщения.
В начале 900-х годов Куприн возвращается к своему замыслу, но стремится уже к иному — более широкому и реалистическому — его воплощению. Тем не менее и вторая попытка заканчивается неудачен. В апреле—июне 1902 года он пишет первые главы «Поединка» и, неудовлетворенный, уничтожает их. С августа 1904 года он вновь начинает напряженно работать над «Поединком». Это был период наибольшего идейного сближения Куприна и Горького. Куприн с трепетом посылает новые главы последнего варианта «Поединка» в издательство «Знание» и пишет помощнику Горького по редакционно-издательским делам К. П. Пятницкому: «Я не удивился бы, если бы Вы их вдруг забраковали»<15>. Куприн понимал, что на карту поставлено все, что он стоит перед величайшим делом своей жизни. Он писал Ф. Д. Батюшкову: «Повесть для меня составляет мой главный девятый вал, мой последний экзамен»<16>.
Экзамен был выдержан блестяще. Пафос разоблачения буржуазного общества, высокие художественные достоинства поставили «Поединок» в один ряд с крупнейшими произведениями русской литературы на рубеже двух веков. В «Поединке» Куприн показал себя не только большим художником, но и первооткрывателем, ибо и до него и после него никто не сумел изобразить военную среду конца XIX — начала XX века с таким мастерством и силой обобщения. «Поединок» был в творчестве Куприна итоговым, синтезирующим произведением, в котором нашли более глубокую разработку темы, поставленные им в предыдущих произведениях. Отдельные сюжетные мотивы, которые уже встречались у Куприна, здесь обретают новое звучание, более глубокий социальный смысл.
Так, в рассказе «Куст сирени», опубликованном в 1894 году, фигурируют супруги Алмазовы, несколько напоминающие чету Николаевых. Тождественны даже некоторые детали. Алмазов и Николаев дважды проваливаются на экзаменах в академию генерального штаба. Николай Евграфович Алмазов по своему облику схож с Владимиром Ефимовичем Николаевым, а Верочка Алмазова — как бы набросок к образу Шурочки Николаевой. Алмазов и Николаев — люди ограниченных способностей, тугодумы, Верочка и Шурочка, наоборот, изящные, живые, способные, они принимают активное участие в судьбах своих мужей. Обе они пылко стремятся выйти из мещанского болота гарнизонной жизни, и академия генерального штаба — средство для достижения этой цели. Однако глубокого представления о супругах Алмазовых мы не получаем, потому что они даны вне своей среды, вне социальной обстановки, их психология лишь бегло намечена. В повести «Поединок», наоборот, судьбы героев раскрываются в многообразных отношениях с социальной средой, во всей психологической сложности. Поэтому сюжетные мотивы раннего рассказа здесь не только углубляются, но и меняют свою тональность: вместо веселой и «благополучной» истории из жизни молодого офицера и его жены здесь возникает сложная драма отношений между супругами, духовно далекими друг от друга.
Определяя композицию «Поединка», П. Н. Берков пишет:
«Поединок был построен Куприным в общем по принципам его первой повести. Внимание автора сосредоточено преимущественно на главном герое, подпоручике Ромашове, на его душевных переживаниях, на характеристике его отношения к людям, на его оценках действительности — совершенно так же, как в «Молохе» в центре стоял инженер Бобров. И подобно тому, как завод и рабочие были фоном «Молоха», так полк, офицерство и солдаты представляли фон «Поединка». Однако в новом своем произведении Куприн уже отступил от принципа «суммарного» изображения фона: вместо безликой массы рабочих «Молоха» «Поединок» содержит более подробную, более дифференцированную характеристику солдатской массы»<17>.
Эта характеристика не учитывает в полной мере развития художественной манеры Куприна. Верно, что Ромашов, как и Бобров, постоянно находится в центре повествования, что действительность дается во многом через его восприятие. Вообще для художественной манеры Куприна характерно неослабное внимание к главному герою произведения. Писатель не любит «отпускать» главного героя, оставлять его «за рамками» повествования. Если в какой-либо из сцен герой не является центральной фигурой, то он все равно присутствует, а зачастую сама сцена дается через его восприятие. Так обстоит дело и в «Поединке». И все-таки по сравнению с «Молохом» и другими предшествующими произведениями Куприна идейно-художественная функция главного персонажа здесь в значительной степени меняется. Происходит двойной процесс: психология героя углубляется и вместе с тем ему приходится как бы «потесниться», его сознание перестает быть единственной призмой для восприятия жизни, круг событий и лиц расширяется, аспекты становятся более разнообразными — одним словом, усиливается эпическое начало.
Поэтому нельзя, на наш взгляд, утверждать, что «полк, офицерство и солдаты» представляют фон «Поединка», даже с оговоркой, что этот фон не суммарен, что в неместь дифференцированные характеристики солдат.
В повести следует различать несколько тематических линий, которые, переплетаясь, создают целостную картину офицерской среды, казарменной жизни солдат, личных отношений Ромашова и Назанского, Ромашова и Шурочки Николаевой и, наконец, взаимоотношений героя с солдатской массой. Зрелость Куприна как художника-реалиста, как психолога особенно сильно проявилась в том, что даже эпизодические персонажи повести необыкновенно полнокровны и ярки в художественном отношении, особенно богата портретная галерея офицеров. Ни в коем случае нельзя расценивать как некую часть хотя бы не «суммарного» фона образ Назанского, играющий в повести чрезвычайно важную идейно философскую роль.
«Полк, офицерство и солдаты» написаны крупным планом в органическом взаимодействии с главным героем повести, Ромашовым. Большая художественная сила «Поединка», как, впрочем, и всех крупных реалистических произведений, заключается именно в том, что в нем нет «суммарного» фона. В «Поединке» мы видим перемежающиеся реалистические картины, создающие большое полотно, в котором «второстепенные» персонажи могут быть столь же важными для художественного целого, как и главные образы.
«Поединка», она заключается в столкновении гуманизма с буржуазной бесчеловечностью, со всеми антисоциальными инстинктами, которые порождаются укладом жизни, основанным на угнетении народа. Несколько уже тема «Поединка» — столкновение живой личности с провинциальным мещанством, которое изображено как опасная трясина, губящая человека. Когда человек бредет по этому болоту, малейшая неосторожность, слабость может привести его к гибели. Своеобразие повестивтом, что мещанство выступает здесь в армейско-офицерской своей разновидности. Критика мещанства, столь остро прозвучавшая в «Молохе», здесь находит дальнейшее углубление.
Среди социально-бытовых картин, воссоздающих духовное убожество мещанского мира, особенное значение имеет картина бала, представляющая собой как бы смотр гарнизонной провинциальной жизни. На балу представлен весь «букет» провинциального армейского мещанства, стремящегося подражать «высшему» петербургскому свету. Сценки проходят одна за другой, в той или иной связи с поступками, наблюдениями и размышлениями главного героя. Вот Ромашов беседует с унылым штабс-капитаном Лещенко, непременным и молчаливым свидетелем офицерских попоек и картежных игр. Вот он наблюдает, как «режутся» в бильярд поручики Бек-Агамалов и Олизар, представляющие «знать» полка. Затем, назначенный дирижировать балом, Ромашов принимает съезжающихся дам.
И тут начинается «парад» жеманного кокетства и деланной светскости. Жирно набеленные и нарумяненные, пестро и безвкусно разодетые провинциальные дамы капризно растягивают слова, томно обмахиваются веерами, важно кивают головами. Под стать им и некоторые офицеры, разыгрывающие роль утомленных светских львов. Таков поручик Бобетинский, которого Ромашов упрашивает принять на себя обязанности дирижера бала.
Тоска армейской жизни по-разному ломает и коверкает людей. В «Поединке» проходит длинная вереница людей, каждый из которых как бы демонстрирует то «разрушение личности», о котором так страстно писал Горький. Группу молодых офицеров составляют: Ромашов, Бобетинский, Веткин, Бек-Агамалов, Олизар, подпрапорщик Лобов. Все они, за исключением Ромашова, мало задумываются над своим бытием, плывут по течению. И вместе с тем они существенно отличаются друг от друга во вкусах, привычках, манерах. Например, Бобетинский пытается подражать офицеру-гвардейцу. А это в его понимании значит, что он должен казаться разочарованным, говорить вычурно ломаным языком, ходить расслабленной походкой, картинно держать плечи приподнятыми кверху. Но в пародийном портрете Бобетинского Куприн сатирически обличает не только провинциального тщеславного хлыща, он издевается также над «великосветским» обществом, чей стиль пытается перепять Бобетинский. К «аристократической» прослойке армейского офицерства причисляют себя и франтоватые адъютанты полка Олизар (все в полку почему-то называют его графом) и Бек-Агамалов. Лощеный, прилизанный, длинный как жердь Олизар, видимо, до того, как попасть в полк, пообтерся в столичном обществе. Бек-Агамалов — лихой рубака, но в его лихости отсутствует элемент благородства, человечности, он весь во власти диких и грубых инстинктов.
Создавая многочисленные и разнообразные типы офицеров, Куприн стремился подчеркнуть, что, несмотря на все пороки воспитания в кадетских корпусах, в полк приходили люди еще здоровые морально и физически. Молодой офицер Лобов полон юношеского задора, непосредственности. Он еще с удовольствием живет интересами полка, но обстановка здесь такова, то и Лобов вскоре превратится в одного из гарнизонных бурбонов.
один из сторонников жестокой палочной дисциплины, беспринципной в своей основе «этики» офицерской чести.
«Дуэль,— рассуждает он,— непременно должна быть с тяжелым исходом, иначе это абсурд!» «Война выродилась,— восклицает Осадчий. — Все выродилось на свете. Дети родятся идиотами, женщины сделались кривобокими, у мужчин нервы. И все это оттого, что миновало время настоящей, свирепой, беспощадной войны... В средние века дрались — это я понимаю. Ночной штурм. Весь город в огне. «На три дня отдаю город солдатам на разграбление!» Ворвались. Кровь и огонь. У бочек с вином выбиваются донья. Кровь и вино на улицах. О, как были веселы эти пиры на развалинах! Женщин — обнаженных, прекрасных, плачущих — тащили за волосы».
Произнося эту тираду, Осадчий приходит в экстаз. Он уже кричит о пирах под виселицами, на которых качаются черные тела повешенных. Он выпрямляется во весь свой громадный рост, он исполнен восторга. Бек-Агамалову передается настроение Осадчего. Бек-Агамалов тоже во власти бешеной жажды разрушения, он выкрикивает бессвязные слова ненависти: «К черту жалость!» — и, выхватывая из ножен шашку, срубает дубовый куст.
Порою офицеров охватывает повальное пьяное безумие. «Может быть, это случалось в те страшные моменты, когда люди, случайно между собой связанные, но все вместе осужденные на скучную бездеятельность и бессмысленную жестокость, вдруг прозревали в глазах друг друга, там, далеко, в запутанном и угнетенном сознании, какую-то таинственную искру ужаса, тоски и безумия. И тогда спокойная, сытая, как у племенных быков, жизнь точно выбрасывалась из своего русла». Начинаются дни «великого запоя». После шумного, угарного пьянства в офицерском собрании едут в публичный дом. В каком-то пьяном, сумасшедшем бреду происходят события, с трудом постигаемые сознанием. Вот Бек-Агамалов, уже совсем обезумевший, мечется по комнате, в его руках, разрезая воздух, свистит шашка. «Все вон отсюда! Никого не хочу!» — кричит он. А простоволосая женщина, в остром возбуждении от угрожающей ей опасности, бросает ему в лицо: «Дурак! Хам! Холуй!»
Все эти сцены и эпизоды прекрасно характеризуют одичалых окуровцев в мундирах, показывают распад их сознания. Провинциальное мещанское убожество ни в ком, пожалуй, не нашло такого законченного воплощения, как в образе Раисы Петерсон. Уже письмо этой полковой «обольстительницы» к Ромашову в начале повести дает яркое представление о ней как о молодящейся обывательнице, играющей в наивную сентиментальность. Эта пошлость, облеченная в эпистолярную форму, вызывает в воображении Ромашова лживое лицо Раисы с маленькими, бегающими глазками. Такой мы и видим ее на балу, где в объяснении с Ромашовым полностью раскрывается ничтожная душонка Раисы Петерсон.
— отсутствие самостоятельной мысли, оперирование готовыми понятиями, прикрывающими неспособность к глубоким чувствам, самомнение, зависть, мелкое честолюбие. Разрабатывая образ Раисы Петерсон, писатель особое внимание уделял лексике этого персонажа. Мелодраматическая напыщенность, фальшивый пафос, отражающие нищету духа, соседствуют с малограмотными выражениями: «Ты хочешь с меня смеяться», «один глоток с пузырька морфия» и т. д. А наряду с этим пышные мелодраматические тирады:
«Я пожертвовала для вас всем, отдала вам все».
Огромное общественное значение имела постановка вопроса о взаимоотношениях офицерства и солдатской массы. Анализируя причины тяжелого поражения России в войне с Японией, В. И. Ленин писал: «Бюрократия гражданская и военная оказалась такой же тунеядствующей и продажной, как и во времена крепостного права. Офицерство оказалось необразованным, неразвитым, неподготовленным, лишенным тесной связи с солдатами и не пользующимся их доверием. Темнота, невежество, безграмотность, забитость крестьянской массы выступили с ужасающей откровенностью...»<18>.
В повести, вышедшей непосредственно после русско-японской войны, очень остро и с большой художественной силой было отражено это бездарное рутинерство подавляющей части русского офицерства, его оторванность от солдатской массы, органическое непонимание запросов и чувств этой массы. Полковник Шульгович, капитан Слива, капитан Осадчий — люди разные по характеру. Но все они проводники тупой дисциплины, основанной на обветшавших уставах и методах обучения. Не только солдаты, но и офицеры, даже высоких рангов, становятся жертвами ретроградной системы армейского воспитания и обучения.
он службист до мозга костей. Человеческое в нем проявляется лишь по отношению к представителям офицерской касты. Что касается «нижних» чинов, то они для него вовсе и не люди, а некие человеко-единицы, марширующие, стреляющие, изучающие «словесность» и муштруемые, чтобы служить опорой «трону». К растерявшемуся и плохо знающему русский язык татарину Шарафутдинову Шульгович обращается так: «Ты, собачья душа... кто у тебя полковой командир?»
Примечания
<1> «Новоеслово», 1906, № 15, стр. 35.
<2> «Советский писатель». 1952, стр. 89.
<3> «Одесские новости», 25 сентября 1905 г.
<4> Приведено в «Материалах к биографии Куприна» Э. М. Ротштейна к «Забытым и несобранным произведениям» А. И. Куприна. Пензенское областное издательство, 1950, стр. 291.
<5> Приводится в «Материалах к биографии Куприна» Э. М. Ротштейна к «Забытым и несобранным произведениям» А. И. Куприна. Пензенское областное издательство, 1950, стр. 291.
<6> Сообщено Э. М. Ротштейном в «Материалах к биографии Куприна» к «Забытым и несобранным произведениям» А. И. Куприна. Пензенское областное издательство, 1950, стр. 291.
<7>
<8> Сообщено Э. М. Ротштейном в «Материалах к биографии Куприна» к «Забытым и несобранным произведениям» А. И. Куприна. Пензенское областное издательство, 1950, стр. 292.
<9> Е. М. Аспиз, «Из воспоминаний о Куприне». См. Э. М. Ротштеин. «Материалы к биографииА. И. Куприна-». В кн.: А. Куприн. Забытые и несобранные произведения. Пензенское областное издательство, 1950, стр. 293.
<10> Письмо к Ф. Батюшкову. Архив ИРЛИ.
<11> «Литературная газета», 15 июня 1937 г., № 32.
<12> «Поединка».
<13> В. И. Ленин. Сочинения, т. 7, стр. 183—184.
<14> Цитируется по книге П. Н. Беркова «Александр Иванович Куприн». М.—Л., Издательство Академии наук СССР, 1956, стр. 38.
<15> Архив А. М. Горького.
<16> Архив ИРЛИ.
<17> —Л., Издательство Академии наук СССР, 1956, стр. 45—46.
<18> В. И. Ленин. Сочинения, т. 8, стр. 35.